Школа
В Сумскую среднюю школу № 4 я был зачислен в 1944 году. Война еще не закончилась. До ее конца оставалось 8 месяцев и 9 дней. А мне надо было идти учиться. Вначале 4-я школа располагалась в двухэтажном здании напротив филармонии.
Затем она стала украинской школой № 1, а нас перевели в помещение старого реального училища по улице Ленина (до революции – ул. Петропавловская), построенное в 1882 году на средства Харитоненко. В настоящее время это здание реконструируется. (Значительно позже до моего сознания «дошел» факт, что именно в этом здании учился мой отец, приблизительно 1916-1918 гг.).
В классе я был самый маленький – по росту и по возрасту. Много было ребят переростков, которые не могли вовремя пойти в школу из-за войны или оккупации города.
Первое время в школе даже не на чем было сидеть, и родителей просили принести табуретки или скамейки. Правда, это дело быстро наладили, и уже через год мы сидели за новыми партами. А учителя строго нам наказывали, чтобы мы их берегли и не портили.
Хуже дело обстояло с обувкой и одеждой. Многие ходили в фуфайках (телогрейках). Это, однако, был высший шик. Новая фуфайка-телогрейка ассоциировалась с обликом солдата. А солдатом мечтал быть каждый из нас. Лучше, конечно, моряком или летчиком. В школе мы рисовали без конца самолеты и танки. Самолеты со звездами на крыльях сбивают самолеты с черными крестами. Касалось это и танков. Учебники и тетради носили в армейских сумках (если они были), а еще лучше в офицерских планшетах, но туда влазило только несколько тетрадей.
Вместо чернильниц многие носили маленькие пузыречки из «американских подарков». В эти пузыречки предусмотрительные американцы клали таблетки для дезинфекции воды. Пузырьки были непрактичными, т. к. были неустойчивыми и мы были постоянно вымазаны в чернила. Вскоре от них отказались, т. к. наша промышленность наладила производство чернильниц-невыливаек.
В школе они хранились в отдельном ящике, а когда надо было писать диктант или контрольную, дежурные по классу разносили их и расставляли на парты. Были случаи, когда кто-то хотел сорвать урок (например, диктант), тогда в чернильницу бросали американские таблетки. Они обесцвечивали чернила, превращая их в мутную жидкость. Писать этой бурдой было невозможно. Невыливайки заставляли мыть и заливать в них новые чернила. Поэтому чернильницы приходилось прятать в учительской. Ну, и это не всегда помогало.
Когда закончились «американские подарки» и началась «холодная война» - о таблетках забыли (скорее всего, они закончились).
Зимой носили шапки-ушанки. Хорошо и очень красиво, особенно, если на шапке был не выцветший кусочек овчины, где должна была красоваться звезда. Это означало, что шапку недавно носил солдат, и возможно, она побывала в бою.
Первые учителя. Одноклассники
Долго не мог вспомнить первую учительницу (как ее звали), но недавно наступило прояснение: звали ее Дора Ивановна. Это она учила нас читать, писать и считать…
Хорошо запомнил учителя 4 класса Петра Александровича. Сохранилась редкая наша фотография тех лет. Повторяю, фотографий школьного периода моей жизни крайне мало. Сейчас я даже удивляюсь их такому мизерному количеству. Фотографий первых начальных классов нет вообще. Да и это понятно. Голодное, холодное послевоенное время. Тогда было не для фотографий.
С большим интересом всматриваюсь в первую школьную фотографию. Закончена начальная школа – 4-й класс. Класс, как и положено «выпускному» сфотографирован с классным руководителем и директором на фоне развернутого Красного Знамени «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Получается 1948 год.
Держит знамя самый «смелый» и самый «способный» - Жан Павлюченко (как говорили злые языки, назван был своей матерью в честь героя Виктора Гюго из романа «Отверженные» - Жана Вальжана).
Возраст наших героев на фотографии 12-14 лет, в зависимости от времени их поступления в школу.
Как я уже говорил, классный руководитель – Петр Александрович. Фамилию, к своему стыду, не помню (недавно встретил одноклассника тех лет – Сергея Старченко. Вспомнили школу. Он напомнил мне фамилию Петра Александровича – Хомутинников. Вот такие дела. Старченко старше меня на 4 года. Он с 1934 года. Дитя войны. Голубоглазый улыбчивый крепыш. 16.11.2007).
Ходил Петр Александрович на занятия в школу всегда в полувоенном кителе, но на фотографии он в костюме и в галстуке.
Запомнил я его больше в кителе: высокий, симпатичный. По натуре - добрый, с копной светлых волос.
Среди ребят на фотографии всего несколько человек, с которыми мне довелось заканчивать школу. Володя Гринько, Жан Павлюченко, Юра Кондаков, Олег Булгаков – вот, пожалуй, и все. Остальных судьба разбросала по разным дорогам. Дело в том, что уже при переходе в 5-й класс нас разъединили. До 5 класса я учился в 4Б. В это время закончилось строительство 18-й школы (это около завода им. Фрунзе), и часть учеников перевели учиться в ту школу, да и классы были сильно перегружены.
***
Володи Гринько уже нет в живых. Гешка – так мы его звали, по профессии был строитель. Веселый, общительный и симпатичный. В школе числился в «середнячках». Работал прорабом на стройке. Попал в обычную по тому времени авантюру. Случилось, что вместе с начальством списывали и продавали стройматериалы. В конце-концов – «погорел». Дали срок, и немалый. Что-то, вроде, 5-7 лет. Отсидел. Работал опять строителем. Любил выпить, и как я уже говорил, нрава он был веселого и «компанейского». В общем, сгорел раньше срока…
***
Олег Булгаков, по кличке «Букес». Закончил юридический. Работал где-то на севере. Был прокурором. Где обитает сейчас – не знаю. Парень симпатичный и даже «смазливый», но с гонорком. Быть может, потому, что папа в городе слыл большим начальником.
Мой друг Юрка «Цыган»
Мой самый близкий и закадычный друг – Юра Кондаков. Он же – Цыган. Затем он стал Мякшило. Это фамилия его отца – Героя Советского Союза. Кондаков он был до 5-6 класса, т. к. мать (интересная женщина и даже красавица) вышла замуж и сменила фамилию первого мужа. По настоянию Юрки он вернул себе фамилию законного отца. Лично мне об этих делах он ничего не рассказывал. Такие разговоры в классе шли. Но подробностей никто не знал…
После окончания Сумского артучилища он стал офицером. Сейчас служит где-то под Москвой (в Зеленогорске). Видел его последний раз подполковником. В отставку ушел полковником. (Рассказывал об этом мне Алик Маленький. Он встретил Юрку Кондакова случайно в районе Генштаба).
Жил Юрка с матерью, отчимом и сестрой Татьяной на Николаевском лужке. Маленький, глухой тупичок, близ их дома, выходил на Бессмертный переулок (сейчас – улица Белинского). Это в 20-30 метрах от теперешней улицы Героев Сталинграда, которая в годы «застоя» перерезала насквозь Николаевский лужок. С последним у меня связана масса детских воспоминаний…
С Юркой мы хорошо дружили. Все школьные годы были рядом. Ближе, чем наши школьные парты, располагавшиеся на расстоянии вытянутой руки.
Нас иногда называли: Юра Большой и Юра Маленький.
Цыган, когда вытянулся, стал здоровым «дядькой», ходил большими, огромными шагами, и я еле успевал за ним. Дружили с ним нормально, но был он довольно робкого нрава и мне даже приходилось за него заступаться (в 6-7 классе на него пытался «наехать» Жан Павлюченко. А в старших – 8-9-м – Витя Литовцев, сейчас генерал-майор). Обоих мы поставили на место…
Игорь Зайцев
Нет на фотографии Игоря Зайцева. До 5-го класса мы учились порознь. Он жил с матерью и двумя сестрами недалеко от школы. Его мать – Валентина Андреевна Зайцева, была завучем первой смены в школе № 18. Преподавала математику в младших классах.
Отец Игоря, какое-то время, до войны, был ректором Сумского пединститута. Преподавал физику. У него учился наш классный руководитель Юрий Фадеевич Кузнецов, выведший в люди нашу непутевую школьную братию.
Игорю я всегда симпатизировал, однако считал его увальнем. Таким он и был на самом деле. Но в самых лучших понятиях этого слова. Бывший спортсмен. Занимался греблей у Пятлина. Дружил с Сашей Шапоренко. Когда-то Игорь подарил мне фотографию, где Саша – угловатый, длиннорукий, улыбающийся юноша в обычных «семейных» трусах на берегу Псла. И рядом Игорь с двумя парнями, очевидно, тоже спортсмены. Никогда не подумаешь, что все они стоят рядом с будущей гордостью страны – двукратным Олимпийским чемпионом Александром Шапаренко.
Некоторое время Игорь работал спасателем и водолазом. Ходил в тельняшке, которая очень шла к его спортивной фигуре атлета.
По натуре безобидный и очень добрый. Неисправимый оптимист и книголюб. Дома приличная библиотека, доставшаяся от родителей.
Еще, будучи цветущим мужчиной, у него случилась беда – закупорка сосудов. Попал под нож хирурга и остался без двух ног. В комнате передвигается на примитивной тележке, подобной той, на которой ездили наши инвалиды сразу после войны. Сейчас я его иногда навещаю, хотя в школе дружить не довелось. Жалею, что этого не случилось раньше. Третий этаж и отсутствие лифта заставляют его сидеть дома.
Все семейные заботы и хлопоты по уходу за Игорем легли на плечи Тамары – его верной супруги и друга. Спокойно, терпеливо и без упреков она несет свой нелегкий крест.
Давно нет в живых матери Зайцева – строгой и справедливой учительницы (по воспоминаниям моей супруги – Фаины Алексеевны), давшей необходимые знания, «каноны» трудолюбия и воспитания целому поколению юных сумчан.
Вспоминается трагическая история, всколыхнувшая тогда весь город (кажется, это было начало 1960-х). Случилось это со старшей сестрой Игоря – Галиной, молодой учительницей русского языка в той же 18-й школе. На почве ревности она была застрелена сыном Наумова. После чего он тоже покончил с собой. Пистолет он взял у отца – майора милиции.
Наумов Николай Николаевич - весьма известный в городе человек, был разжалован и работал у нас на заводе инженером в отделе комплектации.
Ну, а мне, по долгу службы (тогда я работал в ОГК), пришлось пересекаться не только с ним, но и с его дочерью Милкой (Наумова по отцу). Милка - смешливая, легкая, симпатичная крутила мозги «свободным ковбоям» местного разлива.
В числе их и был Коля Никулин. Николай Алексеевич Никулин – выпускник Ленинградского политеха, начальник КБ вакуумных насосов в нашем отделе и мой ближайший партнер по шахматам.
***«Революционные» преобразования, связанные со школой, случились в тот период, когда при переходе в 5-й класс нас «перетасовали». Это было связано с переходом многих наших учеников в 18-ю школу. Судьба распорядилась таким образом, что я навсегда распрощался с моими приятелями Славой Роменским, Юрой и Толиком Бондаренко (они были двоюродные братья). Последние жили в конце нашей улицы. Дом, в котором они жили, уже не существует, а само место превращено в пустырь. (Позже там построили здание, которое превратило нашу улицу в тупик).
У Бондаренко-братьев (точнее, их родителей) был хороший, роскошный сад, в котором росли вкусные, ароматные яблоки и груши. Когда я иногда заходил к ним, они старались меня угостить… Обижались, когда я отказывался.
Наш 4Б класс, а нас оставалось очень мало, совместили с 4А классом. После этой «процедуры» мы стали 5А классом. Под литерой «А» я и закончил школу.
В 5 классе мы познакомились, а затем и подружились со многими хорошими ребятами, которые на первых порах для нас были чужаками. Тут я имею ввиду Игоря Зайцева, Витю Садовского, Эдика Койфмана, Алика Котельникова, Толика Льдова, Игоря Уршанского и др.
Веселого жизнерадостного умницы Эдика Койфмана, сына учительницы географии Анастасии Никифоровны, давно нет в живых. Мы хоронили его всем классом. Многие приехали из других городов. Эдика в классе любили и уважали.
Нет и моего друга Алика Котельникова, который умер летом прошлого года (2001).
Дружба с Аликом у меня началась в 8-м классе, когда меня вновь пересадили. В классе опять произошли изменения – к нам перешла большая группа ребят из военного городка – там находилось артучилище и дома, где жили семьи офицеров. Там же была школа-семилетка для их детей.
Группа школьников из военного городка была очень сильная по своему составу. Особо выделялся Саша Оснач – улыбчивый умница, которому все давалось легко и без особых усилий. Закончил школу с золотой медалью. Был у него «конкурент» и тоже из этой группы – самолюбивый и гордый Володя Лебедев. Володя стал серебряным медалистом. Некоторые из них Володю Лебедева недолюбливали. Причиной этого был его характер. Лично я относился к нему спокойно и с пониманием. Парень был все-таки очень способный. При этом надо учесть, что получить медаль, по тем временам, было несравненно тяжелей, чем сейчас. В школе не было такого формализма. Медаль ученики получали исключительно за заслуги. Повторяю: Саша Оснач и Володя Лебедев были очень способными и одаренными ребятами.
Что касается других ребят этой группы…
Третьим, по рейтингу и моим понятиям, был Володя Антонов – будущий артист Харьковского драмтеатра и снимался в кино.
Юра Беланчук, после окончания артучилища, стал офицером, дослужился до полковника (по некоторым данным – генерал-майор). Саша Белай и Юра Хомяк (сын генерала) были немного скромнее по успехам, но все же выделялись среди нас своей эрудицией и прилежанием.
Время летит и многих из ребят нашего 10А класса, как это ни печально, уже нет в живых..
Первым из жизни, совсем еще молодым, ушел от нас Володя Лебедев – он и в школе выглядел бледным и болезненным, хотя не падал духом, бодрился и себя не щадил…Тем не менее, его смерть была для нас неожиданной. Затем из жизни ушел Коля Лесняк, Эдик Койфман, Володя Гринько, Саша Белай, Алик Котельников… И, наконец, буквально недавно узнаю от Игоря Зайцева про смерть Вити Воронца (а был такой с виду крепыш, ходил в тельняшке, всегда энергичный и в хорошем настроении).
Итак, год 2002-й. «Некрополь» состоит из шести учеников нашего класса. После окончания школы (1954 г.) прошло 48 лет. Надо признать - прошло немало времени…
Неожиданностью стала для меня смерть Алика Котельникова, как я уже писал, - сидел с ним за одной партой с 8 по 10 класс. После окончания школы поддерживали дружеские отношения. Я часто приходил к нему домой, где он жил на улице Красногвардейской вместе с матерью. Там был большой двор старых одноэтажных построек. В этом дворе жил и Женька Леженко, у которого тоже не было отца. Мать его была фотографом и хорошо рисовала. Я видел ее картины написанные маслом. («Портрет девушк»и, пейзаж, «Охотники с собаками в чаще леса»и др.). В том же дворе жил двоюродный брат Алика – Саша Котельников – боксер-перворазрядник, чемпион области. Работали вместе с нм на заводе Фрунзе. Он на компрессорном производстве в инструментальном цехе, а я - в ОГК АН. Иногда пересекались по долгу службы.
И последний, о ком хотел бы упомянуть, это Виталий Деревянченко – коренастый, крепко сбитый парень (немного бука), который сел в тюрьму. Там же, в зоне, из-за оскорбления, кого-то пырнул ножом. Перенес тяжелую психологическую травму. Получил досрочное освобождение, но до конца жизни не мог оправиться от этого стресса.
***
В какой-то период наши пути с Аликом разошлись. Он женился и попал под властную руку своей супруги – высокой и массивной блондинки.
Иногда встречается Юра Хомяк, Жан Павлюченко, еще реже Толик Льдов – преподаватель музыкального училища и сын режиссера Сумского драмтеатра.
Юра Мякшило (Кондаков) – «Цыган» служит в Зеленограде под Москвой. А, скорее всего, уже «на дембеле». По рассказам его соседа Алика Маленького, тот видел, случайно, Юрку в Москве в звании полковника. Но это, простите, я повторяюсь…
Игорь Зайцев
Звонит иногда Игорь Зайцев – мой одноклассник. Лежит дома (или сидит) без двух ног, но не унывает, и даже радует иногда меня своими анекдотами, которые я так и называю – «анекдоты от Зайцева».
Был могучим и сильным, ходил в тельняшке, занимался греблей у известного в Сумах тренера Пятлина. Он же (Пятлин) был тренером Олимпийского чемпиона Александра Шапаренко и кумиром Игоря Зайцева. Почему был? А потому, что нет в живых богатыря Пятлина.
О смерти Алика Котельникова сообщил мне Игорь. Я как раз только пришел от него. Слышу звонок. Поднимаю трубку – звонит Игорь и сообщает, что через час похороны Алика Котельникова. Я, признаюсь, вначале растерялся. Начал вспоминать, где живет Алик, ведь на старой квартире он давно не жил. Приблизительно знал, что сейчас живет (уже не живет) где-то на Харьковской, недалеко от рынка.
Решил пойти и отдать последний долг. С трудом, но нашел дом и подъезд, где жил Алик.
Соседи, которые сидели на скамейке, сообщили, что он уже год как перебрался и приблизительно сообщили, где обитает сейчас. Оказывается, произошел обмен (размен) квартирами ради детей и его надо было искать чуть дольше по улице Харьковской.
В этот момент я почувствовал себя очень плохо, видимо, поднялось давление. Но решил идти дальше. И все же нашел этот дом. Большая, длинная, серая многоэтажка. У подъезда люди. Я остановился буквально в 100 метрах. Однако приблизиться к этому месту у меня не хватило сил, т.к. закружилась голова. Постоял, принял таблетку и решил вернуться. Шел домой, и меня качало. Люди, вероятно, думали, что я пьяный. Пришел на берег реки, разделся и зашел в воду. Мне стало легче, но на душе противно. Ведь я не смог проститься со своим другом, с которым три года просидел за одной партой. Это было мое малодушие или слабость. Скорее всего, и то, и другое.
Я боялся увидеть своего старого, верного товарища мертвым. И сейчас, когда я его вспоминаю, я вижу его только живым…
«Камчатка»
В начальных классах школы я стремился «обосноваться» на задней парте. Сидя на «камчатке» подальше от строгих взоров учителей, я чувствовал себя посвободнее и в большей безопасности, хотя скоро стал понимать, что учителя, в свою очередь, к «камчадалам» относятся с подозрением и предвзятостью, так как ожидали, и не безосновательно, от них разных пакостей.
Вначале казалось, что на задней парте легче списывать. Был такой грех. Но это оказалось иллюзией, т.к. учителя, как назло, в случае диктанта, сочинения или контрольной работы «обосновывались» именно в конце класса. Там был хороший обзор за нарушителями и потенциальными «халявщиками». Честно говоря, себя к последним я не относил.
Будучи в 6-7 классе меня усадили за первую парту с Витей Садовским для исправления. Витя был крепкий хорошист и даже с «претензией» на отличника. В десятом классе он «тянул» на медаль, но немного «не дотянул».
В глазах учителей он был примерным учеником, «трудягой», с которого, я по замыслу тогдашней «классной дамы» - Надежды Григорьевны Марковой, должен брать пример.
В тот период я только набирался ума-разума. Учился без особого прилежания и был немного сорви-голова. Подружился я Юрой Вознюком и Славой Образцовым (в будущем Славой «Орлом»). В классе мы чудили, на перемене играли в футбол (Юра «В». и Слава «О» - оба в дальнейшем неплохо играли в командах городского и областного масштаба).
На нас не было управы и продолжалось это до того времени, пока в наш класс не пришел (его назначили) классный руководитель, бывший фронтовик (капитан или майор) жесткий и требовательный учитель физики – Юрий Фадеевич Кузнецов.
Он и «вправил» нам всем мозги. Мы полюбили физику, стали учить другие предметы, улучшилась дисциплина, всех нас заставил петь в хоре «Амурские волны», а некоторых даже солировать (Юра Степанов) или отбивать чечетку…
Вспоминается мне еще один эпизод из школьной жизни. В ту пору я сидел за одним столом (парт у нас не было) с Витей Садовским. Наш стол стоял напротив и впритык с учительским столом. Моему «почетному» месту я был обязан Надежде Григорьевне Марковой. Она преподавала русский язык и в тот период (6-7 класс) была у нас классным руководителем.
Витя Садовский был улыбчивый и довольно терпимый парень. Я быстро наладил с ним отношения. Кроме старательности и прилежания, он обладал красивым почерком.
Вольно или невольно, глядя на его ровные «солдатики» букв, я старался ему подражать. Списывать (что было крайне редко), он давал неохотно. Задев мое самолюбие, я перестал обращаться к нему «за помощью». Несмотря на все это, я подружился с ним. Иногда я даже заходил к нему. Жил он на втором этаже старого двухэтажного дома на углу Перекопской (теперь – Петропавловская), слева, если идти по направлению к 4-й школе.
Время было довольно голодное – конец 40-х – начало 50-х годов. Было, конечно, уже не так тяжело, как во время войны, но школьных буфетов и столовых не было (или только начинались).
В школу родители нам давали завтрак (хлеб с маслом, яблоки, огурец или еще что-нибудь). Не принято было заглядывать на чужой бутерброд, да и возможности у всех были разные.
Иногда случались «ЧП» - кто-то, проголодавшись, съедал чужой завтрак. Случалось это крайне редко. Редко, потому, что крайне тяжело было осуществить на практике, а главное, считалось самым тяжким грехом. Мало кто мог бы отважиться на такой поступок.
Но однажды – это случилось со мной. У меня пропал бутерброд. Витя Садовский, узнав о пропаже, поделился со мной своим «сидором», и тогда я, наверное, впервые попробовал вкус настоящей ветчины.
Олэна Юрьевна
Шел последний урок. По расписанию это был урок украинского языка, который вела у нас Олэна Юрьевна Голодная.
Как женщина, она была, несомненно, интересной, возможно, даже красивой. Многие ученики ее просто обожали. Ходила она в белой вышитой украинским орнаментом блузке – всегда нарядная, чистая, с густой черной косой на голове, которую она искусно закалывала как на известном портрете Леси Украинки.
Единственным ее недостатком, как мне тогда казалось, было то, что она была крайне вспыльчивой и, возможно, даже злой. (Как в народных сказках – молодая, красивая, но ведьма).
В случае каких-либо неприятностей в классе, Олэна Юрьевна вся преображалась: тонкие ноздри на ее бледном лице раздувались, а черные красивые глаза загорались зловещим пламенем. В такие моменты она становилась похожей на дикую красивую кошку. (Простите, Олэна Юрьевна, но другого сравнения я не подберу. Дикие кошки, ведь тоже бывают весьма привлекательны).
Эта маленькая деталь ее характера сыграла на мне неприятную шутку, после которой остался осадок на всю жизнь.
***
Как я уже говорил, был последний урок. Великолепная Олэна Юрьевна сидела за учительским столом во всей своей красоте. Времени до окончания урока оставалось совсем немного. Неожиданно она вызвала к доске по незначительному вопросу моего соседа – Витю Садовского. Витя с готовностью вышел и стал, что-то бойко отвечать. Олэна Юрьевна питала к Садовскому «слабость» и слегка покровительственно опекала его. А я, чувствуя окончание урока и занятий, стал понемногу собираться. Укладывал в свою массивную армейскую сумку книги и тетради. И тут рука нащупала что-то знакомое – я обнаружил «пропажу» - свой бутерброд, который неосмотрительно засунул в самый угол стола и поэтому не сразу мог найти. Я несказанно обрадовался и украдкой показал свою находку стоящему у доски Вите Садовскому.
Олэна Юрьевна, сидя прямо передо мной, не могла не заметить замешательства и улыбки на моем лице. К тому же, Витя запнулся и рассмеялся…
В руках я держал свой злополучный бутерброд. Думаю, что и Олэна Юрьевна тоже его заметила и все расценила по-своему. Как я уже однажды упоминал, фамилия у нее была Голодная…
Короче говоря, мои неловкие манипуляции с бутербродом Олэна Юрьевна приняла на свой счет. По другому я не могу объяснить ее дальнейшую реакцию и действия, хотя в начале у меня, действительно, не было никакой «задней» мысли относительно «сидора» и ее фамилии. Просто я обрадовался своей находке и не смог не поделиться своей радостью с моим товарищем.
Бледное лицо Олэны Юрьевны еще больше побелело, затем порозовело. Наклоняясь ко мне, она шепотом предложила мне выйти из класса. Вначале я опешил. Затем, сообразив чего она хочет от меня, уперся. Повысив голос, она приказала мне встать и убираться к чертовой матери.
Чувствуя несправедливость, я молчал. На глаза наворачивались слезы. Не хватало мне еще разреветься. И это была Олэна Юрьевна, которую я любил и обожал… такой позор… Ведь я не имел никаких намерений посмеяться или пошутить над ней. Олэна Юрьевна была непреклонной. В своей правоте она уверилась еще больше, когда услышала недвусмысленные смешки, которые она приняла, опять же, в свой адрес. Вероятно, у некоторых мозги работали в том же направлении…
Тогда она встала, а вернее, вскочила, как разъяренная фурия и приказала двум великовозрастным «оболтусам», чтобы они вывели или вытолкали меня из класса…
Кто конкретно взялся за это дело, я не помню. Но такие нашлись. С неуверенной ухмылкой они подошли и стали тянуть меня за рукав.
Я вцепился двумя руками за стол с намерением бороться до конца. Тогда эти придурки стали применять силу. Но я намертво «прикипел» к столу. Встретив сопротивление, они потянули сильнее. Стол поплыл вместе со мной, попутно зацепив учительский, где сидела прекрасная Олэна Юрьевна.
По правде сказать, тянули они меня с опаской и не особо ретиво, возможно, осознав нелепость данной ситуации.
Олэна Юрьевна, видя такое дело, что выпроводить меня без большого скандала ей не удастся, тоже немного поостыла. Приказала дать мне дневник и размашистым почерком записала там «нотацию», чтобы завтра я не являлся в школу без родителей.
Прозвенел долгожданный звонок. Витя Садовский понуро вернулся на место, а я бросил в стол не съеденный хлеб.
Придя домой, я все рассказал матери, кроме момента, когда меня пытались «выволокти» из класса. Нутром я почувствовал, что мама сильно огорчится, узнав всю историю. Выслушав, она не ругала меня и велела ложиться спать. На следующий день пошла в школу. О чем она говорила с Олэной Юрьевной, я не знаю, но «дело» мое замяли. Олэна Юрьевна больше меня не трогала, но глядела «мимо» своими черными с поволокою глазами…
***
В следующем году у нас появилась другая учительница «української мови і літератури». Звали ее Марта Михайловна. Фамилия Журавлева. Со временем (уже после окончания школы) я узнал, что жила она недалеко от нас, в районе Николаевского лужка.
***
Итак, вернемся к Марте Михайловне. Мы ее звали просто «Марта». По характеру крутая, строгая, с короткой стрижкой седых волос и очками на кончике носа. Урок литературы и мовы она вела почему-то с указкой. Разные шорохи, разговоры, пререкания решительно пресекала, орудуя той же указкой.
Нет, она не била, но иногда срывалась, хлопая ею по столу или парте (в младших и средних классах мы сидели за партами) так резко и зло, что в классе устанавливалась мертвая тишина.
«Марте» мы все прощали. Она была старая (по нашим понятиям) женщина, претерпела голод, холод, войну и слезы…
Что может показаться удивительным, но Марту Михайловну, после ухода на пенсию, сменила ее младшая сестра – Вера Михайловна – мягкая, улыбчивая и милейшая женщина. Благодаря ей, я и сейчас помню строки Коцюбинского из «Fata Morgana»: «Маленьке, сіре заплакане віконце. Крізь нього видно Андрієві і Маланці, як брудною розгрузькою дорогою їдуть заробітчани. Їдуть та їдуть. Їдуть та зникають… Пливе в сірій безвісті нудьга. Пливе безнадія і тихо хлипає сум…»
Тогда я, поднявшись на цыпочки, тянул руку с задней парты, чтобы она меня заметила. Вера Михайловна заметила, дала «слово». И тут же в журнале поставила мне пятерку. Она была единственной по этому предмету, но запомнилась на всю жизнь.
Две сестры, одна кровь, а какие разные…
***
У Марты Михайловны было два сына, которые работали на нашем заводе. С одним из них – Юрием Степановичем Журавлевым мне довелось работать в одном цеху. Цех был инструментальный, а должность у него была – зам начальника. (Потом его выбрали парторгом завода. Занимал также высокий пост – был председателем горисполкома – фактически мэр города). Начальником цеха был тогда Серобаба. Это было начало «моего трудового пути», когда сразу после окончания техникума я поступил работать, при содействии брата Николая в упомянутый цех. Работал электриком 6 разряда на установках ТВЧ. Тогда их было две – ламповый и машинный генератор переменного тока высокой частоты. Хотя я окончил техникум, но долго ходил стажером у Анатолия Жияна (умница и сильный партнер по шахматам). Время стажировки затянулось, т. к. я поступил в цех на место женщины–инженера, которая погибла на рабочем месте, разблокировав защиту. (Аноды установки Т.В.Ч. (точки высокой частоты) охлаждались водой, а она опрометчиво полезла туда с тряпкой). Вот такая грустная история…
Чтобы получить самостоятельный допуск к работе на установке, пришлось зубрить ТБ (технику безопасности). Сдавать пришлось трижды. И не потому, что я такой тупой. Комиссия по приемке знаний (Цебров Г. (Жора). Лищинский И. П., Лопушанский М. В., Сова Я. М.) хотела себя перестраховать. Нет, я не в обиде…С моим «опекуном» Анатолием Жияном, я быстро подружился. На второй смене, когда начальство отдыхало и работы было мало (в основном литье), закрыв двери на крючок, играли в шахматы.
Литейный участок инструментального цеха был небольшой. Установки ТВЧ были в новинку. Точное литье, по выплавляемым моделям, только осваивали. Отливали рабочие колеса насосов, направляющие аппараты, детали уплотнения. Часть заготовок отливали в опоках, т.е. в «землю»
На ламповой установке (огромный черный ящик с электронной начинкой и приборами) шла закалка валов, отпуск деталей, припайка тугоплавких напаек для резцов и фрез.
В цехе проработал недолго, пока не забрали в армию. Но и за это благодарен судьбе. Многое узнал, кое-чему научился.
***
Кроме А. Жияна, хорошо запомнил термиста Тесленко – большого улыбчивого и незлобливого. Отличного специалиста и трудягу. Всегда серьезного и озабоченного бригадира литейщиков, стоявших на «варке» и разливке металла – Кобзаря В. А.
На механическом участке «блистал» токарь-универсал – Нимерцалов. На хорошем «уровне» был Сережа Алферов, с которым я подружился уже после армии…
***
«Листая» в памяти прожитые годы и описав «маленькую» историю с учительницей «української мови» (сама «мова» тут абсолютно ни при чем) Олэной Юрьевной Голодной, невольно вспомнил еще один эпизод.
Уже в конце 70-х (прошло более 30-ти лет), я рассматривал старые фотографии школьных лет у Любы Пащенко (Любовь Филипповна), супруги моего товарища по ОГК, коллеги-соперника по футболу, соседа по даче – Валеры Пащенко.
На одной из фотографий я увидел знакомое лицо. Моему удивлению не было границ. Сто раз приходится повторять: «Мир тесен». Среди небольшой группы школьников стояла Олэна Юрьевна.
Не такая яркая как раньше, с тяжелой с проседью косой, немного поблекшая, но все еще стройная и сохранившая свою привлекательность… Она преподавала в классе, где училась Люба.
В Сумскую среднюю школу № 4 я был зачислен в 1944 году. Война еще не закончилась. До ее конца оставалось 8 месяцев и 9 дней. А мне надо было идти учиться. Вначале 4-я школа располагалась в двухэтажном здании напротив филармонии.
Затем она стала украинской школой № 1, а нас перевели в помещение старого реального училища по улице Ленина (до революции – ул. Петропавловская), построенное в 1882 году на средства Харитоненко. В настоящее время это здание реконструируется. (Значительно позже до моего сознания «дошел» факт, что именно в этом здании учился мой отец, приблизительно 1916-1918 гг.).
В классе я был самый маленький – по росту и по возрасту. Много было ребят переростков, которые не могли вовремя пойти в школу из-за войны или оккупации города.
Первое время в школе даже не на чем было сидеть, и родителей просили принести табуретки или скамейки. Правда, это дело быстро наладили, и уже через год мы сидели за новыми партами. А учителя строго нам наказывали, чтобы мы их берегли и не портили.
Хуже дело обстояло с обувкой и одеждой. Многие ходили в фуфайках (телогрейках). Это, однако, был высший шик. Новая фуфайка-телогрейка ассоциировалась с обликом солдата. А солдатом мечтал быть каждый из нас. Лучше, конечно, моряком или летчиком. В школе мы рисовали без конца самолеты и танки. Самолеты со звездами на крыльях сбивают самолеты с черными крестами. Касалось это и танков. Учебники и тетради носили в армейских сумках (если они были), а еще лучше в офицерских планшетах, но туда влазило только несколько тетрадей.
Вместо чернильниц многие носили маленькие пузыречки из «американских подарков». В эти пузыречки предусмотрительные американцы клали таблетки для дезинфекции воды. Пузырьки были непрактичными, т. к. были неустойчивыми и мы были постоянно вымазаны в чернила. Вскоре от них отказались, т. к. наша промышленность наладила производство чернильниц-невыливаек.
В школе они хранились в отдельном ящике, а когда надо было писать диктант или контрольную, дежурные по классу разносили их и расставляли на парты. Были случаи, когда кто-то хотел сорвать урок (например, диктант), тогда в чернильницу бросали американские таблетки. Они обесцвечивали чернила, превращая их в мутную жидкость. Писать этой бурдой было невозможно. Невыливайки заставляли мыть и заливать в них новые чернила. Поэтому чернильницы приходилось прятать в учительской. Ну, и это не всегда помогало.
Когда закончились «американские подарки» и началась «холодная война» - о таблетках забыли (скорее всего, они закончились).
Зимой носили шапки-ушанки. Хорошо и очень красиво, особенно, если на шапке был не выцветший кусочек овчины, где должна была красоваться звезда. Это означало, что шапку недавно носил солдат, и возможно, она побывала в бою.
Первые учителя. Одноклассники
Долго не мог вспомнить первую учительницу (как ее звали), но недавно наступило прояснение: звали ее Дора Ивановна. Это она учила нас читать, писать и считать…
Хорошо запомнил учителя 4 класса Петра Александровича. Сохранилась редкая наша фотография тех лет. Повторяю, фотографий школьного периода моей жизни крайне мало. Сейчас я даже удивляюсь их такому мизерному количеству. Фотографий первых начальных классов нет вообще. Да и это понятно. Голодное, холодное послевоенное время. Тогда было не для фотографий.
С большим интересом всматриваюсь в первую школьную фотографию. Закончена начальная школа – 4-й класс. Класс, как и положено «выпускному» сфотографирован с классным руководителем и директором на фоне развернутого Красного Знамени «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Получается 1948 год.
Держит знамя самый «смелый» и самый «способный» - Жан Павлюченко (как говорили злые языки, назван был своей матерью в честь героя Виктора Гюго из романа «Отверженные» - Жана Вальжана).
Возраст наших героев на фотографии 12-14 лет, в зависимости от времени их поступления в школу.
Как я уже говорил, классный руководитель – Петр Александрович. Фамилию, к своему стыду, не помню (недавно встретил одноклассника тех лет – Сергея Старченко. Вспомнили школу. Он напомнил мне фамилию Петра Александровича – Хомутинников. Вот такие дела. Старченко старше меня на 4 года. Он с 1934 года. Дитя войны. Голубоглазый улыбчивый крепыш. 16.11.2007).
Ходил Петр Александрович на занятия в школу всегда в полувоенном кителе, но на фотографии он в костюме и в галстуке.
Запомнил я его больше в кителе: высокий, симпатичный. По натуре - добрый, с копной светлых волос.
Среди ребят на фотографии всего несколько человек, с которыми мне довелось заканчивать школу. Володя Гринько, Жан Павлюченко, Юра Кондаков, Олег Булгаков – вот, пожалуй, и все. Остальных судьба разбросала по разным дорогам. Дело в том, что уже при переходе в 5-й класс нас разъединили. До 5 класса я учился в 4Б. В это время закончилось строительство 18-й школы (это около завода им. Фрунзе), и часть учеников перевели учиться в ту школу, да и классы были сильно перегружены.
***
Володи Гринько уже нет в живых. Гешка – так мы его звали, по профессии был строитель. Веселый, общительный и симпатичный. В школе числился в «середнячках». Работал прорабом на стройке. Попал в обычную по тому времени авантюру. Случилось, что вместе с начальством списывали и продавали стройматериалы. В конце-концов – «погорел». Дали срок, и немалый. Что-то, вроде, 5-7 лет. Отсидел. Работал опять строителем. Любил выпить, и как я уже говорил, нрава он был веселого и «компанейского». В общем, сгорел раньше срока…
***
Олег Булгаков, по кличке «Букес». Закончил юридический. Работал где-то на севере. Был прокурором. Где обитает сейчас – не знаю. Парень симпатичный и даже «смазливый», но с гонорком. Быть может, потому, что папа в городе слыл большим начальником.
Мой друг Юрка «Цыган»
Мой самый близкий и закадычный друг – Юра Кондаков. Он же – Цыган. Затем он стал Мякшило. Это фамилия его отца – Героя Советского Союза. Кондаков он был до 5-6 класса, т. к. мать (интересная женщина и даже красавица) вышла замуж и сменила фамилию первого мужа. По настоянию Юрки он вернул себе фамилию законного отца. Лично мне об этих делах он ничего не рассказывал. Такие разговоры в классе шли. Но подробностей никто не знал…
После окончания Сумского артучилища он стал офицером. Сейчас служит где-то под Москвой (в Зеленогорске). Видел его последний раз подполковником. В отставку ушел полковником. (Рассказывал об этом мне Алик Маленький. Он встретил Юрку Кондакова случайно в районе Генштаба).
Жил Юрка с матерью, отчимом и сестрой Татьяной на Николаевском лужке. Маленький, глухой тупичок, близ их дома, выходил на Бессмертный переулок (сейчас – улица Белинского). Это в 20-30 метрах от теперешней улицы Героев Сталинграда, которая в годы «застоя» перерезала насквозь Николаевский лужок. С последним у меня связана масса детских воспоминаний…
С Юркой мы хорошо дружили. Все школьные годы были рядом. Ближе, чем наши школьные парты, располагавшиеся на расстоянии вытянутой руки.
Нас иногда называли: Юра Большой и Юра Маленький.
Цыган, когда вытянулся, стал здоровым «дядькой», ходил большими, огромными шагами, и я еле успевал за ним. Дружили с ним нормально, но был он довольно робкого нрава и мне даже приходилось за него заступаться (в 6-7 классе на него пытался «наехать» Жан Павлюченко. А в старших – 8-9-м – Витя Литовцев, сейчас генерал-майор). Обоих мы поставили на место…
Игорь Зайцев
Нет на фотографии Игоря Зайцева. До 5-го класса мы учились порознь. Он жил с матерью и двумя сестрами недалеко от школы. Его мать – Валентина Андреевна Зайцева, была завучем первой смены в школе № 18. Преподавала математику в младших классах.
Отец Игоря, какое-то время, до войны, был ректором Сумского пединститута. Преподавал физику. У него учился наш классный руководитель Юрий Фадеевич Кузнецов, выведший в люди нашу непутевую школьную братию.
Игорю я всегда симпатизировал, однако считал его увальнем. Таким он и был на самом деле. Но в самых лучших понятиях этого слова. Бывший спортсмен. Занимался греблей у Пятлина. Дружил с Сашей Шапоренко. Когда-то Игорь подарил мне фотографию, где Саша – угловатый, длиннорукий, улыбающийся юноша в обычных «семейных» трусах на берегу Псла. И рядом Игорь с двумя парнями, очевидно, тоже спортсмены. Никогда не подумаешь, что все они стоят рядом с будущей гордостью страны – двукратным Олимпийским чемпионом Александром Шапаренко.
Некоторое время Игорь работал спасателем и водолазом. Ходил в тельняшке, которая очень шла к его спортивной фигуре атлета.
По натуре безобидный и очень добрый. Неисправимый оптимист и книголюб. Дома приличная библиотека, доставшаяся от родителей.
Еще, будучи цветущим мужчиной, у него случилась беда – закупорка сосудов. Попал под нож хирурга и остался без двух ног. В комнате передвигается на примитивной тележке, подобной той, на которой ездили наши инвалиды сразу после войны. Сейчас я его иногда навещаю, хотя в школе дружить не довелось. Жалею, что этого не случилось раньше. Третий этаж и отсутствие лифта заставляют его сидеть дома.
Все семейные заботы и хлопоты по уходу за Игорем легли на плечи Тамары – его верной супруги и друга. Спокойно, терпеливо и без упреков она несет свой нелегкий крест.
Давно нет в живых матери Зайцева – строгой и справедливой учительницы (по воспоминаниям моей супруги – Фаины Алексеевны), давшей необходимые знания, «каноны» трудолюбия и воспитания целому поколению юных сумчан.
Вспоминается трагическая история, всколыхнувшая тогда весь город (кажется, это было начало 1960-х). Случилось это со старшей сестрой Игоря – Галиной, молодой учительницей русского языка в той же 18-й школе. На почве ревности она была застрелена сыном Наумова. После чего он тоже покончил с собой. Пистолет он взял у отца – майора милиции.
Наумов Николай Николаевич - весьма известный в городе человек, был разжалован и работал у нас на заводе инженером в отделе комплектации.
Ну, а мне, по долгу службы (тогда я работал в ОГК), пришлось пересекаться не только с ним, но и с его дочерью Милкой (Наумова по отцу). Милка - смешливая, легкая, симпатичная крутила мозги «свободным ковбоям» местного разлива.
В числе их и был Коля Никулин. Николай Алексеевич Никулин – выпускник Ленинградского политеха, начальник КБ вакуумных насосов в нашем отделе и мой ближайший партнер по шахматам.
***«Революционные» преобразования, связанные со школой, случились в тот период, когда при переходе в 5-й класс нас «перетасовали». Это было связано с переходом многих наших учеников в 18-ю школу. Судьба распорядилась таким образом, что я навсегда распрощался с моими приятелями Славой Роменским, Юрой и Толиком Бондаренко (они были двоюродные братья). Последние жили в конце нашей улицы. Дом, в котором они жили, уже не существует, а само место превращено в пустырь. (Позже там построили здание, которое превратило нашу улицу в тупик).
У Бондаренко-братьев (точнее, их родителей) был хороший, роскошный сад, в котором росли вкусные, ароматные яблоки и груши. Когда я иногда заходил к ним, они старались меня угостить… Обижались, когда я отказывался.
Наш 4Б класс, а нас оставалось очень мало, совместили с 4А классом. После этой «процедуры» мы стали 5А классом. Под литерой «А» я и закончил школу.
В 5 классе мы познакомились, а затем и подружились со многими хорошими ребятами, которые на первых порах для нас были чужаками. Тут я имею ввиду Игоря Зайцева, Витю Садовского, Эдика Койфмана, Алика Котельникова, Толика Льдова, Игоря Уршанского и др.
Веселого жизнерадостного умницы Эдика Койфмана, сына учительницы географии Анастасии Никифоровны, давно нет в живых. Мы хоронили его всем классом. Многие приехали из других городов. Эдика в классе любили и уважали.
Нет и моего друга Алика Котельникова, который умер летом прошлого года (2001).
Дружба с Аликом у меня началась в 8-м классе, когда меня вновь пересадили. В классе опять произошли изменения – к нам перешла большая группа ребят из военного городка – там находилось артучилище и дома, где жили семьи офицеров. Там же была школа-семилетка для их детей.
Группа школьников из военного городка была очень сильная по своему составу. Особо выделялся Саша Оснач – улыбчивый умница, которому все давалось легко и без особых усилий. Закончил школу с золотой медалью. Был у него «конкурент» и тоже из этой группы – самолюбивый и гордый Володя Лебедев. Володя стал серебряным медалистом. Некоторые из них Володю Лебедева недолюбливали. Причиной этого был его характер. Лично я относился к нему спокойно и с пониманием. Парень был все-таки очень способный. При этом надо учесть, что получить медаль, по тем временам, было несравненно тяжелей, чем сейчас. В школе не было такого формализма. Медаль ученики получали исключительно за заслуги. Повторяю: Саша Оснач и Володя Лебедев были очень способными и одаренными ребятами.
Что касается других ребят этой группы…
Третьим, по рейтингу и моим понятиям, был Володя Антонов – будущий артист Харьковского драмтеатра и снимался в кино.
Юра Беланчук, после окончания артучилища, стал офицером, дослужился до полковника (по некоторым данным – генерал-майор). Саша Белай и Юра Хомяк (сын генерала) были немного скромнее по успехам, но все же выделялись среди нас своей эрудицией и прилежанием.
Время летит и многих из ребят нашего 10А класса, как это ни печально, уже нет в живых..
Первым из жизни, совсем еще молодым, ушел от нас Володя Лебедев – он и в школе выглядел бледным и болезненным, хотя не падал духом, бодрился и себя не щадил…Тем не менее, его смерть была для нас неожиданной. Затем из жизни ушел Коля Лесняк, Эдик Койфман, Володя Гринько, Саша Белай, Алик Котельников… И, наконец, буквально недавно узнаю от Игоря Зайцева про смерть Вити Воронца (а был такой с виду крепыш, ходил в тельняшке, всегда энергичный и в хорошем настроении).
Итак, год 2002-й. «Некрополь» состоит из шести учеников нашего класса. После окончания школы (1954 г.) прошло 48 лет. Надо признать - прошло немало времени…
Неожиданностью стала для меня смерть Алика Котельникова, как я уже писал, - сидел с ним за одной партой с 8 по 10 класс. После окончания школы поддерживали дружеские отношения. Я часто приходил к нему домой, где он жил на улице Красногвардейской вместе с матерью. Там был большой двор старых одноэтажных построек. В этом дворе жил и Женька Леженко, у которого тоже не было отца. Мать его была фотографом и хорошо рисовала. Я видел ее картины написанные маслом. («Портрет девушк»и, пейзаж, «Охотники с собаками в чаще леса»и др.). В том же дворе жил двоюродный брат Алика – Саша Котельников – боксер-перворазрядник, чемпион области. Работали вместе с нм на заводе Фрунзе. Он на компрессорном производстве в инструментальном цехе, а я - в ОГК АН. Иногда пересекались по долгу службы.
И последний, о ком хотел бы упомянуть, это Виталий Деревянченко – коренастый, крепко сбитый парень (немного бука), который сел в тюрьму. Там же, в зоне, из-за оскорбления, кого-то пырнул ножом. Перенес тяжелую психологическую травму. Получил досрочное освобождение, но до конца жизни не мог оправиться от этого стресса.
***
В какой-то период наши пути с Аликом разошлись. Он женился и попал под властную руку своей супруги – высокой и массивной блондинки.
Иногда встречается Юра Хомяк, Жан Павлюченко, еще реже Толик Льдов – преподаватель музыкального училища и сын режиссера Сумского драмтеатра.
Юра Мякшило (Кондаков) – «Цыган» служит в Зеленограде под Москвой. А, скорее всего, уже «на дембеле». По рассказам его соседа Алика Маленького, тот видел, случайно, Юрку в Москве в звании полковника. Но это, простите, я повторяюсь…
Игорь Зайцев
Звонит иногда Игорь Зайцев – мой одноклассник. Лежит дома (или сидит) без двух ног, но не унывает, и даже радует иногда меня своими анекдотами, которые я так и называю – «анекдоты от Зайцева».
Был могучим и сильным, ходил в тельняшке, занимался греблей у известного в Сумах тренера Пятлина. Он же (Пятлин) был тренером Олимпийского чемпиона Александра Шапаренко и кумиром Игоря Зайцева. Почему был? А потому, что нет в живых богатыря Пятлина.
О смерти Алика Котельникова сообщил мне Игорь. Я как раз только пришел от него. Слышу звонок. Поднимаю трубку – звонит Игорь и сообщает, что через час похороны Алика Котельникова. Я, признаюсь, вначале растерялся. Начал вспоминать, где живет Алик, ведь на старой квартире он давно не жил. Приблизительно знал, что сейчас живет (уже не живет) где-то на Харьковской, недалеко от рынка.
Решил пойти и отдать последний долг. С трудом, но нашел дом и подъезд, где жил Алик.
Соседи, которые сидели на скамейке, сообщили, что он уже год как перебрался и приблизительно сообщили, где обитает сейчас. Оказывается, произошел обмен (размен) квартирами ради детей и его надо было искать чуть дольше по улице Харьковской.
В этот момент я почувствовал себя очень плохо, видимо, поднялось давление. Но решил идти дальше. И все же нашел этот дом. Большая, длинная, серая многоэтажка. У подъезда люди. Я остановился буквально в 100 метрах. Однако приблизиться к этому месту у меня не хватило сил, т.к. закружилась голова. Постоял, принял таблетку и решил вернуться. Шел домой, и меня качало. Люди, вероятно, думали, что я пьяный. Пришел на берег реки, разделся и зашел в воду. Мне стало легче, но на душе противно. Ведь я не смог проститься со своим другом, с которым три года просидел за одной партой. Это было мое малодушие или слабость. Скорее всего, и то, и другое.
Я боялся увидеть своего старого, верного товарища мертвым. И сейчас, когда я его вспоминаю, я вижу его только живым…
«Камчатка»
В начальных классах школы я стремился «обосноваться» на задней парте. Сидя на «камчатке» подальше от строгих взоров учителей, я чувствовал себя посвободнее и в большей безопасности, хотя скоро стал понимать, что учителя, в свою очередь, к «камчадалам» относятся с подозрением и предвзятостью, так как ожидали, и не безосновательно, от них разных пакостей.
Вначале казалось, что на задней парте легче списывать. Был такой грех. Но это оказалось иллюзией, т.к. учителя, как назло, в случае диктанта, сочинения или контрольной работы «обосновывались» именно в конце класса. Там был хороший обзор за нарушителями и потенциальными «халявщиками». Честно говоря, себя к последним я не относил.
Будучи в 6-7 классе меня усадили за первую парту с Витей Садовским для исправления. Витя был крепкий хорошист и даже с «претензией» на отличника. В десятом классе он «тянул» на медаль, но немного «не дотянул».
В глазах учителей он был примерным учеником, «трудягой», с которого, я по замыслу тогдашней «классной дамы» - Надежды Григорьевны Марковой, должен брать пример.
В тот период я только набирался ума-разума. Учился без особого прилежания и был немного сорви-голова. Подружился я Юрой Вознюком и Славой Образцовым (в будущем Славой «Орлом»). В классе мы чудили, на перемене играли в футбол (Юра «В». и Слава «О» - оба в дальнейшем неплохо играли в командах городского и областного масштаба).
На нас не было управы и продолжалось это до того времени, пока в наш класс не пришел (его назначили) классный руководитель, бывший фронтовик (капитан или майор) жесткий и требовательный учитель физики – Юрий Фадеевич Кузнецов.
Он и «вправил» нам всем мозги. Мы полюбили физику, стали учить другие предметы, улучшилась дисциплина, всех нас заставил петь в хоре «Амурские волны», а некоторых даже солировать (Юра Степанов) или отбивать чечетку…
Вспоминается мне еще один эпизод из школьной жизни. В ту пору я сидел за одним столом (парт у нас не было) с Витей Садовским. Наш стол стоял напротив и впритык с учительским столом. Моему «почетному» месту я был обязан Надежде Григорьевне Марковой. Она преподавала русский язык и в тот период (6-7 класс) была у нас классным руководителем.
Витя Садовский был улыбчивый и довольно терпимый парень. Я быстро наладил с ним отношения. Кроме старательности и прилежания, он обладал красивым почерком.
Вольно или невольно, глядя на его ровные «солдатики» букв, я старался ему подражать. Списывать (что было крайне редко), он давал неохотно. Задев мое самолюбие, я перестал обращаться к нему «за помощью». Несмотря на все это, я подружился с ним. Иногда я даже заходил к нему. Жил он на втором этаже старого двухэтажного дома на углу Перекопской (теперь – Петропавловская), слева, если идти по направлению к 4-й школе.
Время было довольно голодное – конец 40-х – начало 50-х годов. Было, конечно, уже не так тяжело, как во время войны, но школьных буфетов и столовых не было (или только начинались).
В школу родители нам давали завтрак (хлеб с маслом, яблоки, огурец или еще что-нибудь). Не принято было заглядывать на чужой бутерброд, да и возможности у всех были разные.
Иногда случались «ЧП» - кто-то, проголодавшись, съедал чужой завтрак. Случалось это крайне редко. Редко, потому, что крайне тяжело было осуществить на практике, а главное, считалось самым тяжким грехом. Мало кто мог бы отважиться на такой поступок.
Но однажды – это случилось со мной. У меня пропал бутерброд. Витя Садовский, узнав о пропаже, поделился со мной своим «сидором», и тогда я, наверное, впервые попробовал вкус настоящей ветчины.
Олэна Юрьевна
Шел последний урок. По расписанию это был урок украинского языка, который вела у нас Олэна Юрьевна Голодная.
Как женщина, она была, несомненно, интересной, возможно, даже красивой. Многие ученики ее просто обожали. Ходила она в белой вышитой украинским орнаментом блузке – всегда нарядная, чистая, с густой черной косой на голове, которую она искусно закалывала как на известном портрете Леси Украинки.
Единственным ее недостатком, как мне тогда казалось, было то, что она была крайне вспыльчивой и, возможно, даже злой. (Как в народных сказках – молодая, красивая, но ведьма).
В случае каких-либо неприятностей в классе, Олэна Юрьевна вся преображалась: тонкие ноздри на ее бледном лице раздувались, а черные красивые глаза загорались зловещим пламенем. В такие моменты она становилась похожей на дикую красивую кошку. (Простите, Олэна Юрьевна, но другого сравнения я не подберу. Дикие кошки, ведь тоже бывают весьма привлекательны).
Эта маленькая деталь ее характера сыграла на мне неприятную шутку, после которой остался осадок на всю жизнь.
***
Как я уже говорил, был последний урок. Великолепная Олэна Юрьевна сидела за учительским столом во всей своей красоте. Времени до окончания урока оставалось совсем немного. Неожиданно она вызвала к доске по незначительному вопросу моего соседа – Витю Садовского. Витя с готовностью вышел и стал, что-то бойко отвечать. Олэна Юрьевна питала к Садовскому «слабость» и слегка покровительственно опекала его. А я, чувствуя окончание урока и занятий, стал понемногу собираться. Укладывал в свою массивную армейскую сумку книги и тетради. И тут рука нащупала что-то знакомое – я обнаружил «пропажу» - свой бутерброд, который неосмотрительно засунул в самый угол стола и поэтому не сразу мог найти. Я несказанно обрадовался и украдкой показал свою находку стоящему у доски Вите Садовскому.
Олэна Юрьевна, сидя прямо передо мной, не могла не заметить замешательства и улыбки на моем лице. К тому же, Витя запнулся и рассмеялся…
В руках я держал свой злополучный бутерброд. Думаю, что и Олэна Юрьевна тоже его заметила и все расценила по-своему. Как я уже однажды упоминал, фамилия у нее была Голодная…
Короче говоря, мои неловкие манипуляции с бутербродом Олэна Юрьевна приняла на свой счет. По другому я не могу объяснить ее дальнейшую реакцию и действия, хотя в начале у меня, действительно, не было никакой «задней» мысли относительно «сидора» и ее фамилии. Просто я обрадовался своей находке и не смог не поделиться своей радостью с моим товарищем.
Бледное лицо Олэны Юрьевны еще больше побелело, затем порозовело. Наклоняясь ко мне, она шепотом предложила мне выйти из класса. Вначале я опешил. Затем, сообразив чего она хочет от меня, уперся. Повысив голос, она приказала мне встать и убираться к чертовой матери.
Чувствуя несправедливость, я молчал. На глаза наворачивались слезы. Не хватало мне еще разреветься. И это была Олэна Юрьевна, которую я любил и обожал… такой позор… Ведь я не имел никаких намерений посмеяться или пошутить над ней. Олэна Юрьевна была непреклонной. В своей правоте она уверилась еще больше, когда услышала недвусмысленные смешки, которые она приняла, опять же, в свой адрес. Вероятно, у некоторых мозги работали в том же направлении…
Тогда она встала, а вернее, вскочила, как разъяренная фурия и приказала двум великовозрастным «оболтусам», чтобы они вывели или вытолкали меня из класса…
Кто конкретно взялся за это дело, я не помню. Но такие нашлись. С неуверенной ухмылкой они подошли и стали тянуть меня за рукав.
Я вцепился двумя руками за стол с намерением бороться до конца. Тогда эти придурки стали применять силу. Но я намертво «прикипел» к столу. Встретив сопротивление, они потянули сильнее. Стол поплыл вместе со мной, попутно зацепив учительский, где сидела прекрасная Олэна Юрьевна.
По правде сказать, тянули они меня с опаской и не особо ретиво, возможно, осознав нелепость данной ситуации.
Олэна Юрьевна, видя такое дело, что выпроводить меня без большого скандала ей не удастся, тоже немного поостыла. Приказала дать мне дневник и размашистым почерком записала там «нотацию», чтобы завтра я не являлся в школу без родителей.
Прозвенел долгожданный звонок. Витя Садовский понуро вернулся на место, а я бросил в стол не съеденный хлеб.
Придя домой, я все рассказал матери, кроме момента, когда меня пытались «выволокти» из класса. Нутром я почувствовал, что мама сильно огорчится, узнав всю историю. Выслушав, она не ругала меня и велела ложиться спать. На следующий день пошла в школу. О чем она говорила с Олэной Юрьевной, я не знаю, но «дело» мое замяли. Олэна Юрьевна больше меня не трогала, но глядела «мимо» своими черными с поволокою глазами…
***
В следующем году у нас появилась другая учительница «української мови і літератури». Звали ее Марта Михайловна. Фамилия Журавлева. Со временем (уже после окончания школы) я узнал, что жила она недалеко от нас, в районе Николаевского лужка.
***
Итак, вернемся к Марте Михайловне. Мы ее звали просто «Марта». По характеру крутая, строгая, с короткой стрижкой седых волос и очками на кончике носа. Урок литературы и мовы она вела почему-то с указкой. Разные шорохи, разговоры, пререкания решительно пресекала, орудуя той же указкой.
Нет, она не била, но иногда срывалась, хлопая ею по столу или парте (в младших и средних классах мы сидели за партами) так резко и зло, что в классе устанавливалась мертвая тишина.
«Марте» мы все прощали. Она была старая (по нашим понятиям) женщина, претерпела голод, холод, войну и слезы…
Что может показаться удивительным, но Марту Михайловну, после ухода на пенсию, сменила ее младшая сестра – Вера Михайловна – мягкая, улыбчивая и милейшая женщина. Благодаря ей, я и сейчас помню строки Коцюбинского из «Fata Morgana»: «Маленьке, сіре заплакане віконце. Крізь нього видно Андрієві і Маланці, як брудною розгрузькою дорогою їдуть заробітчани. Їдуть та їдуть. Їдуть та зникають… Пливе в сірій безвісті нудьга. Пливе безнадія і тихо хлипає сум…»
Тогда я, поднявшись на цыпочки, тянул руку с задней парты, чтобы она меня заметила. Вера Михайловна заметила, дала «слово». И тут же в журнале поставила мне пятерку. Она была единственной по этому предмету, но запомнилась на всю жизнь.
Две сестры, одна кровь, а какие разные…
***
У Марты Михайловны было два сына, которые работали на нашем заводе. С одним из них – Юрием Степановичем Журавлевым мне довелось работать в одном цеху. Цех был инструментальный, а должность у него была – зам начальника. (Потом его выбрали парторгом завода. Занимал также высокий пост – был председателем горисполкома – фактически мэр города). Начальником цеха был тогда Серобаба. Это было начало «моего трудового пути», когда сразу после окончания техникума я поступил работать, при содействии брата Николая в упомянутый цех. Работал электриком 6 разряда на установках ТВЧ. Тогда их было две – ламповый и машинный генератор переменного тока высокой частоты. Хотя я окончил техникум, но долго ходил стажером у Анатолия Жияна (умница и сильный партнер по шахматам). Время стажировки затянулось, т. к. я поступил в цех на место женщины–инженера, которая погибла на рабочем месте, разблокировав защиту. (Аноды установки Т.В.Ч. (точки высокой частоты) охлаждались водой, а она опрометчиво полезла туда с тряпкой). Вот такая грустная история…
Чтобы получить самостоятельный допуск к работе на установке, пришлось зубрить ТБ (технику безопасности). Сдавать пришлось трижды. И не потому, что я такой тупой. Комиссия по приемке знаний (Цебров Г. (Жора). Лищинский И. П., Лопушанский М. В., Сова Я. М.) хотела себя перестраховать. Нет, я не в обиде…С моим «опекуном» Анатолием Жияном, я быстро подружился. На второй смене, когда начальство отдыхало и работы было мало (в основном литье), закрыв двери на крючок, играли в шахматы.
Литейный участок инструментального цеха был небольшой. Установки ТВЧ были в новинку. Точное литье, по выплавляемым моделям, только осваивали. Отливали рабочие колеса насосов, направляющие аппараты, детали уплотнения. Часть заготовок отливали в опоках, т.е. в «землю»
На ламповой установке (огромный черный ящик с электронной начинкой и приборами) шла закалка валов, отпуск деталей, припайка тугоплавких напаек для резцов и фрез.
В цехе проработал недолго, пока не забрали в армию. Но и за это благодарен судьбе. Многое узнал, кое-чему научился.
***
Кроме А. Жияна, хорошо запомнил термиста Тесленко – большого улыбчивого и незлобливого. Отличного специалиста и трудягу. Всегда серьезного и озабоченного бригадира литейщиков, стоявших на «варке» и разливке металла – Кобзаря В. А.
На механическом участке «блистал» токарь-универсал – Нимерцалов. На хорошем «уровне» был Сережа Алферов, с которым я подружился уже после армии…
***
«Листая» в памяти прожитые годы и описав «маленькую» историю с учительницей «української мови» (сама «мова» тут абсолютно ни при чем) Олэной Юрьевной Голодной, невольно вспомнил еще один эпизод.
Уже в конце 70-х (прошло более 30-ти лет), я рассматривал старые фотографии школьных лет у Любы Пащенко (Любовь Филипповна), супруги моего товарища по ОГК, коллеги-соперника по футболу, соседа по даче – Валеры Пащенко.
На одной из фотографий я увидел знакомое лицо. Моему удивлению не было границ. Сто раз приходится повторять: «Мир тесен». Среди небольшой группы школьников стояла Олэна Юрьевна.
Не такая яркая как раньше, с тяжелой с проседью косой, немного поблекшая, но все еще стройная и сохранившая свою привлекательность… Она преподавала в классе, где училась Люба.
***
Люба Пащенко до приезда в Сумы и учебы в Харьковском политехе, где она познакомилась со своим будущим мужем, жила и училась в поселке Комсомольский при Змиевской ГРЭС, работавшей на газе недавно открытого знаменитого Шебелинского месторождения.
P.S. Версия: Вероятно, О. Ю., покинув нас, выехала из Сум на строящуюся тогда Змиевскую ГРЭС (однажды, в начале 60-х, мне довелось там побывать с И. П. Лещинским), где можно было гораздо легче решить квартирный вопрос. Быть может, были и другие причины, которые нам неизвестны…
***
И последнее, в начале 70-х пришлось работать в ГДР на комбинате Шварце Пумпе, где вел монтаж наших насосов ПЭ 580/185 на местной ТЭЦ (4 блока по 100 Мвт), топливо - газ, полученный путем спекания бурых углей. Газопровод из Сибири только строился и в Европу еще не пришел. В фирме PVA Halle, где я работал по контракту с немецкой стороной, «офис» (небольшая комната на два стола) находился в производственном бараке недалеко от строительства.
Секретаршей у нашего «бауляйтера» (прораба) была молодая немка. Высокая улыбчивая блондинка с тонкой осиной талией. Одевалась просто, но со вкусом. На шее носила золотое колье. Фамилия у нее была Хунгер (Hunger), что в буквальном переводе означало Голод. С мужем она была в разводе, имела ребенка и все, обращаясь к ней, говорили «фройлен». Так обращаются к «свободной» женщине… За ней ухаживал какой-то югослав (точнее, хорват). Большая слаженная бригада из Югославии вела монтаж трубопроводов на упомянутой ТЭЦ.
Думаю, что наш барак, пропахший кислым запахом бурых углей, был не лучшим местом для этой «барышни»…
Наши учителя
Вспоминая историю моего конфликта с Олэной Юрьевной, мне хочется рассказать и о других наших учителях.
Наиболее яркой фигурой, на учительском «небосклоне», безусловно, был Юрий Фадеевич Кузнецов – наш учитель физики, а затем и классный руководитель в выпускном 10-м «А» классе, сменив на этом посту Александру Николаевну Филатову – учительницу истории.
Юрий Фадеевич – бывший фронтовик (о войне, правда, он ни разу нам не обмолвился). Назначали его, как мне помнится, в наш класс по просьбе некоторых «влиятельных» родителей, которые считали, что наш класс «плывёт по течению», хромает дисциплина, и вообще, что нам нужна «железная рука». И они нашли нам – «железную руку» - в лице Юрия Фадеевича Кузнецова.
Александре Николаевне было тяжело управляться с нами из-за своего мягкосердечия. Как преподаватель истории, она была вполне нормальный и даже хороший специалист. Во всяком случае, когда она рассказывала о фараонах, Цезаре, Македонском или Пунических войнах, в классе «воцарялась» тишина и слушали мы её с большим интересом. При этом, порой, позволяла нам всякие дерзкие выходки по отношению к ней.
Особенно докучал ей Жан Павлюченко, который с завидным постоянством писал ей на доске злое и несправедливое слово «Чита» (Чита – подруга Тарзана и Джейн в кинофильме «Тарзан»). Хотя, Александра Николаевна вовсе не была похожа на обезьяну «Читу». Сама была высокая, стройная, с приятным и добрым лицом. Каких-либо злобных или истеричных выпадов она себе не позволяла. Была спокойная и терпеливая к нашим выходкам.
Сейчас, прожив жизнь и немного узнав о Фрейде, смею предположить, надписи на доске были связаны не с заведомым оскорблением, а наоборот с вниманием и даже обожанием…
Была у неё и другая несправедливая кличка – «плоскодонка». Худая и стройная Александра Николаевна хмурила брови, сердилась, когда пыталась навести порядок или обуздать нарушителей, но не всегда это ей удавалось.
Написанное на доске слово «Чита» она вначале умышленно не замечала. Но иногда срывалась, заставляя дежурных вытирать тряпкой доску.
Жан, и ещё кое-кто, злорадно хихикали, а Александра Николаевна беспомощно краснела, с трудом брала себя в руки и продолжала урок.
Так шла неравная и несправедливая война. Для нас это было одно из развлечений, а ей приходилось жить в напряжении и незаслуженно страдать.
Впрочем, со временем, эта «война» закончилась, когда она перестала реагировать на написанное слово. Да и Жан выдохся, не получив ни осуждения, ни поддержки.
Что же касается Юрия Фадеевича, то он сумел быстро навести порядок, дисциплину, а нарушителей поставил на место.
Кроме банальных строгостей, успешно внедряемых в нашу жизнь, он был неплохой артист. Умел манипулировать своим голосом, снижал его до зловещего шепота, хмурил густые чёрные брови, порой резко жестикулировал.
В общем, наводил «приятный» страх, овладевая нашими душами и вниманием. Заставил нас всех учить физику, которую я неожиданно полюбил. Учась в дальнейшем в техникуме и институте, я не испытывал больших трудностей с этим предметом…
Юрий Фадеевич сумел «сплотить» наш разобщённый класс. Организовал хор, в который «добровольно – принудительно» вошли все ученики. (Даже мы с Юрой «Цыганом» неумело подпевали в нём). Дирижировал хором Анатолий Льдов – сын главного режиссёра Сумского драматического театра, затем ставший учителем музыки и даже завучем музыкального училища.
Пели популярные песни, особенно запомнились «Амурские волны». Когда мы пели на сцене, то слеза «прошибала» некоторых зрителей. К этим «песнопениям» были привлечены все, в том числе «упрямая оппозиция» и «безголосые». Эта «добровольная» обязанность, со временем, увлекла всех. На каждом школьном вечере, Юрий Фадеевич выводил наш хор на сцену, мы пели с упоением «Амурские волны» и ещё что-то очень трогательное.
Юрий Фадеевич открыл среди нас и другие таланты: Володя Антонов декламировал. Особенно ему удавалась басня С. Михалкова «Заяц во хмелю».
Жан Павлюченко и Коля Лесняк надев тельняшку и брюки клёш, лихо отбивали чечётку. Толик Льдов (теперешние его ученики разбросаны по всему свету, а сам уж лет десять пишет какую-то невероятно сложную книгу о музыкальном воспитании детей) отдирижировав хором, играл на фортепьяно.
Юра Степанов (будущий морской офицер с кортиком на боку) взялся петь. Это надо было видеть и слышать. Когда он выходил на сцену и начинал петь, то от избытка чувств к его «краснокожему» лицу приливала кровь, начиная сливаться с цветом его рыжих волос.
Из его крепкой глотки прорывался юношеский бас-баритон. На сцене Юра не пасовал и держался как заправский оперный певец-орденоносец. И этот факт не мог не вызвать улыбку. В открытую над ним никто не посмеивался, боясь обидеть. Пел он неплохо, но когда начинал, мы украдкой переглядывались и одобрительно улыбались.
Слава Богу, Юра Степанов всего этого не замечал и был поглощён своим пением, никогда не сомневаясь в своём даровании.
Хитро улыбался и Юрий Фадеевич, но уже вероятно из-за других побуждений. Ему удалось вовремя «приборкать» этого «голубя», чтобы он перестал вытаскивать на уроке астрономии громадный пистолет-ракетницу с недвусмысленными намёками. Кто-нибудь из «доброжелателей» подсказывал Василию Емельяновичу, что вы мол, Василий Емельянович, будьте осторожны с оценками, ведь Юра Степанов «тянет» на медаль.
Василий Емельянович возмущался таким «наездом», но прозрачные намёки и ракетница сходили Степанову с рук… - потому как Василий Емельянович, был по жизни неплохой аналитик, философ и как я уже говорил, добрейшей души человек…
Володя Антонов
Володя Антонов, открыв в себе дар декламации и артистизма, действительно стал хорошим артистом. Долгое время играл в Харьковском драматическом театре, а потом был даже главным режиссёром ТЮЗа в том же Харькове.
В начале 80-х мне довелось видеть выступление этого театра в Сумах (на этом спектакле был кто-то ещё из нашего класса).
Снимался Антонов также в кино. («Дума про Ковпака», «Исповедь», эпизодическая роль – «Зори здесь тихие…» и др.)
***
Припоминаю один интересный случай, связанный с В. Антоновым. Дело было в Харькове (1956-й г.). Заканчивал предпоследний курс техникума. Проходили мы производственную практику на знаменитом ХЭМЗе.
С толпой однокурсников я шёл по скверу в направлении проходной завода. Навстречу, вдалеке шло двое молодых людей. Мой приятель Юра Филатов, показывая на одного из них рассказывает про такой эпизод: «Недавно в клубе «Победа» (перед сеансом кино) выходит на сцену невысокий, невзрачный парень и начинает рассказывать всем известную «байку» С. Михалкова «Заяц во хмелю». Зал вначале шумел и слушал исполнителя без особого внимания. Но затем случилось маленькое чудо. Все притихли и стали слушать рассказчика с большим интересом. Тот закатывал глаза, изображая пьяного зайца, заплетал языком и вообще великолепно исполнял свой номер. Зал был в восторге и долго аплодировал.
Мы медленно шли навстречу. Те двое успели подойти к нам вплотную, и тут я узнаю Володю Антонова. Речь шла о нём. Мы остановились. Лично я был рад этой встрече. Ведь какой-то период, он с Юрой Беланчуком сидел за партой сзади нас – (Алик Котельников и я). В двух словах Володя рассказал о себе. В первый год, после окончания школы, он не прошёл по конкурсу и поэтому работал токарем на ХЭМЗе. Спустя год он всё-таки поступил в Харьковское театральное училище.
Так Володя неотступно шёл к своей цели и мечте, возможным толчком к которой, была наша школьная самодеятельность и наши искренние аплодисменты…
12. 03. 2002 г
Что касается Володи Антонова, то напрашивается рассказать ещё один случай.
Конец февраля 1985 г. На улице снег, но пахнет весной. По рассказам бывалых, там, куда мы завтра должны лететь, стоит настоящая весна – на деревьях зреют апельсины.
Итак, Москва, ведомственная гостиница, в которой, волею судьбы, в конце «трудового» дня собирались три специалиста-«контрактника», улетающих завтра в Ливию. Каждый из нас должен заниматься своим делом и знакомы мы всего лишь три дня. Лететь должны через Вену, над Венецией в Триполи. Дальше наши пути разойдутся…
Взяли, по случаю, бутылку коньяка и закуску. Сидим, мечтаем, пьём. Включаем телевизор. Показывают фильм о войне. Что-то знакомое и близкое мелькает на экране. Один из солдат очень похож на Володю Антонова. Тут он, правда, с усами, но узнаю безошибочно. Мои коллеги молчат, но по глазам вижу сомневаются. Это их проблемы… Характерны глаза, улыбка, разговор. Мало что изменилось за это время.
Название не помню. А жаль. Впрочем, телевизор включили где-то в конце фильма. Так что, даже при желании, не смог бы рассказать и сюжет. Помню только, что фильм про войну и трое солдат у костра на опушке леса. Одного из них – бывалого и расторопного играет В. Антонов.
***
На следующий день, взяв такси, отправляемся во Внуково. Провожал меня сын – Вадуля. Тогда он был студентом и учился на 3-м курсе. Впереди меня ждала Сахара, Ливия, Триполи, Мисурата, Джофра…
***
Сегодня 20 марта 2002 г.
Исполнилось 37 лет нашей совместной жизни с моей незабвенной Фаиной Алексеевной. По такому случаю вечером состоится традиционный небольшой праздничный ужин.
Я немного верю в магию чисел. В 1937 году – день моего рождения. В этом году умер мамин отец – мой дед – Кульберг Н. А., когда я женился, мне было 27 лет. В эти годы стрелялся на дуэли Лермонтов. В 37 лет погиб Пушкин, и я его пережил на 27 лет… А сделал и написал ещё так мало. Конечно же, если взять такое мерило, как гений Пушкина.
Про события тех лет, напишу когда-нибудь отдельно. Если будем живы, здоровы… Хотелось бы.
***
Вчера Андрюша сообщил по телефону, что у соседки напротив случился пожар. Она сильно обгорела. Дом не пострадал, сгорел флигель, в котором она обитала со своими козами. Хозяйка пострадала, а козы остались целы… Вся обгоревшая, прожила всего один день. В больнице, ещё находясь в сознании, просила, чтобы её коз забрал сосед Миша.
Последней волей умирающего человека была мысль о судьбе животных, а о живущем где-то в здравии сыне ни слова.
Такова жизнь…
20. 03. 2002 г.
Баня
Давно не садился писать воспоминания. Был занят хозяйственными делами по дому. Решил заканчивать баню. Супруга всё мне напоминает об этом, приговаривая: «Наступит ли когда-нибудь то время, когда я смогу помыться в твоей бане?»
Да и в самом деле «баня» - небольшой построенный мною домик во дворе – затянувшийся долгострой. Фактически построил я его ещё при жизни мамы (до 1995 года). Осталось немного достроить. Задержка состоит в том, что сейчас необходимо где-то «достать» или купить утеплитель – керамзит и доску – обналичку для парилки. И, конечно, матушка-лень. Хотя фактически без дела не сижу. Вот только недавно почти закончил (опять почти) установку ванны в «парадном». Тоже старая заветная мечта. Ванна стоит, но в ней пока не моемся из-за отсутствия душа.
Дома работаю, в основном, по мелочам. Чтобы закончить баню, необходимы дополнительные моральные и физические усилия.
Люба Пащенко до приезда в Сумы и учебы в Харьковском политехе, где она познакомилась со своим будущим мужем, жила и училась в поселке Комсомольский при Змиевской ГРЭС, работавшей на газе недавно открытого знаменитого Шебелинского месторождения.
P.S. Версия: Вероятно, О. Ю., покинув нас, выехала из Сум на строящуюся тогда Змиевскую ГРЭС (однажды, в начале 60-х, мне довелось там побывать с И. П. Лещинским), где можно было гораздо легче решить квартирный вопрос. Быть может, были и другие причины, которые нам неизвестны…
***
И последнее, в начале 70-х пришлось работать в ГДР на комбинате Шварце Пумпе, где вел монтаж наших насосов ПЭ 580/185 на местной ТЭЦ (4 блока по 100 Мвт), топливо - газ, полученный путем спекания бурых углей. Газопровод из Сибири только строился и в Европу еще не пришел. В фирме PVA Halle, где я работал по контракту с немецкой стороной, «офис» (небольшая комната на два стола) находился в производственном бараке недалеко от строительства.
Секретаршей у нашего «бауляйтера» (прораба) была молодая немка. Высокая улыбчивая блондинка с тонкой осиной талией. Одевалась просто, но со вкусом. На шее носила золотое колье. Фамилия у нее была Хунгер (Hunger), что в буквальном переводе означало Голод. С мужем она была в разводе, имела ребенка и все, обращаясь к ней, говорили «фройлен». Так обращаются к «свободной» женщине… За ней ухаживал какой-то югослав (точнее, хорват). Большая слаженная бригада из Югославии вела монтаж трубопроводов на упомянутой ТЭЦ.
Думаю, что наш барак, пропахший кислым запахом бурых углей, был не лучшим местом для этой «барышни»…
Наши учителя
Вспоминая историю моего конфликта с Олэной Юрьевной, мне хочется рассказать и о других наших учителях.
Наиболее яркой фигурой, на учительском «небосклоне», безусловно, был Юрий Фадеевич Кузнецов – наш учитель физики, а затем и классный руководитель в выпускном 10-м «А» классе, сменив на этом посту Александру Николаевну Филатову – учительницу истории.
Юрий Фадеевич – бывший фронтовик (о войне, правда, он ни разу нам не обмолвился). Назначали его, как мне помнится, в наш класс по просьбе некоторых «влиятельных» родителей, которые считали, что наш класс «плывёт по течению», хромает дисциплина, и вообще, что нам нужна «железная рука». И они нашли нам – «железную руку» - в лице Юрия Фадеевича Кузнецова.
Александре Николаевне было тяжело управляться с нами из-за своего мягкосердечия. Как преподаватель истории, она была вполне нормальный и даже хороший специалист. Во всяком случае, когда она рассказывала о фараонах, Цезаре, Македонском или Пунических войнах, в классе «воцарялась» тишина и слушали мы её с большим интересом. При этом, порой, позволяла нам всякие дерзкие выходки по отношению к ней.
Особенно докучал ей Жан Павлюченко, который с завидным постоянством писал ей на доске злое и несправедливое слово «Чита» (Чита – подруга Тарзана и Джейн в кинофильме «Тарзан»). Хотя, Александра Николаевна вовсе не была похожа на обезьяну «Читу». Сама была высокая, стройная, с приятным и добрым лицом. Каких-либо злобных или истеричных выпадов она себе не позволяла. Была спокойная и терпеливая к нашим выходкам.
Сейчас, прожив жизнь и немного узнав о Фрейде, смею предположить, надписи на доске были связаны не с заведомым оскорблением, а наоборот с вниманием и даже обожанием…
Была у неё и другая несправедливая кличка – «плоскодонка». Худая и стройная Александра Николаевна хмурила брови, сердилась, когда пыталась навести порядок или обуздать нарушителей, но не всегда это ей удавалось.
Написанное на доске слово «Чита» она вначале умышленно не замечала. Но иногда срывалась, заставляя дежурных вытирать тряпкой доску.
Жан, и ещё кое-кто, злорадно хихикали, а Александра Николаевна беспомощно краснела, с трудом брала себя в руки и продолжала урок.
Так шла неравная и несправедливая война. Для нас это было одно из развлечений, а ей приходилось жить в напряжении и незаслуженно страдать.
Впрочем, со временем, эта «война» закончилась, когда она перестала реагировать на написанное слово. Да и Жан выдохся, не получив ни осуждения, ни поддержки.
Что же касается Юрия Фадеевича, то он сумел быстро навести порядок, дисциплину, а нарушителей поставил на место.
Кроме банальных строгостей, успешно внедряемых в нашу жизнь, он был неплохой артист. Умел манипулировать своим голосом, снижал его до зловещего шепота, хмурил густые чёрные брови, порой резко жестикулировал.
В общем, наводил «приятный» страх, овладевая нашими душами и вниманием. Заставил нас всех учить физику, которую я неожиданно полюбил. Учась в дальнейшем в техникуме и институте, я не испытывал больших трудностей с этим предметом…
Юрий Фадеевич сумел «сплотить» наш разобщённый класс. Организовал хор, в который «добровольно – принудительно» вошли все ученики. (Даже мы с Юрой «Цыганом» неумело подпевали в нём). Дирижировал хором Анатолий Льдов – сын главного режиссёра Сумского драматического театра, затем ставший учителем музыки и даже завучем музыкального училища.
Пели популярные песни, особенно запомнились «Амурские волны». Когда мы пели на сцене, то слеза «прошибала» некоторых зрителей. К этим «песнопениям» были привлечены все, в том числе «упрямая оппозиция» и «безголосые». Эта «добровольная» обязанность, со временем, увлекла всех. На каждом школьном вечере, Юрий Фадеевич выводил наш хор на сцену, мы пели с упоением «Амурские волны» и ещё что-то очень трогательное.
Юрий Фадеевич открыл среди нас и другие таланты: Володя Антонов декламировал. Особенно ему удавалась басня С. Михалкова «Заяц во хмелю».
Жан Павлюченко и Коля Лесняк надев тельняшку и брюки клёш, лихо отбивали чечётку. Толик Льдов (теперешние его ученики разбросаны по всему свету, а сам уж лет десять пишет какую-то невероятно сложную книгу о музыкальном воспитании детей) отдирижировав хором, играл на фортепьяно.
Юра Степанов (будущий морской офицер с кортиком на боку) взялся петь. Это надо было видеть и слышать. Когда он выходил на сцену и начинал петь, то от избытка чувств к его «краснокожему» лицу приливала кровь, начиная сливаться с цветом его рыжих волос.
Из его крепкой глотки прорывался юношеский бас-баритон. На сцене Юра не пасовал и держался как заправский оперный певец-орденоносец. И этот факт не мог не вызвать улыбку. В открытую над ним никто не посмеивался, боясь обидеть. Пел он неплохо, но когда начинал, мы украдкой переглядывались и одобрительно улыбались.
Слава Богу, Юра Степанов всего этого не замечал и был поглощён своим пением, никогда не сомневаясь в своём даровании.
Хитро улыбался и Юрий Фадеевич, но уже вероятно из-за других побуждений. Ему удалось вовремя «приборкать» этого «голубя», чтобы он перестал вытаскивать на уроке астрономии громадный пистолет-ракетницу с недвусмысленными намёками. Кто-нибудь из «доброжелателей» подсказывал Василию Емельяновичу, что вы мол, Василий Емельянович, будьте осторожны с оценками, ведь Юра Степанов «тянет» на медаль.
Василий Емельянович возмущался таким «наездом», но прозрачные намёки и ракетница сходили Степанову с рук… - потому как Василий Емельянович, был по жизни неплохой аналитик, философ и как я уже говорил, добрейшей души человек…
Володя Антонов
Володя Антонов, открыв в себе дар декламации и артистизма, действительно стал хорошим артистом. Долгое время играл в Харьковском драматическом театре, а потом был даже главным режиссёром ТЮЗа в том же Харькове.
В начале 80-х мне довелось видеть выступление этого театра в Сумах (на этом спектакле был кто-то ещё из нашего класса).
Снимался Антонов также в кино. («Дума про Ковпака», «Исповедь», эпизодическая роль – «Зори здесь тихие…» и др.)
***
Припоминаю один интересный случай, связанный с В. Антоновым. Дело было в Харькове (1956-й г.). Заканчивал предпоследний курс техникума. Проходили мы производственную практику на знаменитом ХЭМЗе.
С толпой однокурсников я шёл по скверу в направлении проходной завода. Навстречу, вдалеке шло двое молодых людей. Мой приятель Юра Филатов, показывая на одного из них рассказывает про такой эпизод: «Недавно в клубе «Победа» (перед сеансом кино) выходит на сцену невысокий, невзрачный парень и начинает рассказывать всем известную «байку» С. Михалкова «Заяц во хмелю». Зал вначале шумел и слушал исполнителя без особого внимания. Но затем случилось маленькое чудо. Все притихли и стали слушать рассказчика с большим интересом. Тот закатывал глаза, изображая пьяного зайца, заплетал языком и вообще великолепно исполнял свой номер. Зал был в восторге и долго аплодировал.
Мы медленно шли навстречу. Те двое успели подойти к нам вплотную, и тут я узнаю Володю Антонова. Речь шла о нём. Мы остановились. Лично я был рад этой встрече. Ведь какой-то период, он с Юрой Беланчуком сидел за партой сзади нас – (Алик Котельников и я). В двух словах Володя рассказал о себе. В первый год, после окончания школы, он не прошёл по конкурсу и поэтому работал токарем на ХЭМЗе. Спустя год он всё-таки поступил в Харьковское театральное училище.
Так Володя неотступно шёл к своей цели и мечте, возможным толчком к которой, была наша школьная самодеятельность и наши искренние аплодисменты…
12. 03. 2002 г
Что касается Володи Антонова, то напрашивается рассказать ещё один случай.
Конец февраля 1985 г. На улице снег, но пахнет весной. По рассказам бывалых, там, куда мы завтра должны лететь, стоит настоящая весна – на деревьях зреют апельсины.
Итак, Москва, ведомственная гостиница, в которой, волею судьбы, в конце «трудового» дня собирались три специалиста-«контрактника», улетающих завтра в Ливию. Каждый из нас должен заниматься своим делом и знакомы мы всего лишь три дня. Лететь должны через Вену, над Венецией в Триполи. Дальше наши пути разойдутся…
Взяли, по случаю, бутылку коньяка и закуску. Сидим, мечтаем, пьём. Включаем телевизор. Показывают фильм о войне. Что-то знакомое и близкое мелькает на экране. Один из солдат очень похож на Володю Антонова. Тут он, правда, с усами, но узнаю безошибочно. Мои коллеги молчат, но по глазам вижу сомневаются. Это их проблемы… Характерны глаза, улыбка, разговор. Мало что изменилось за это время.
Название не помню. А жаль. Впрочем, телевизор включили где-то в конце фильма. Так что, даже при желании, не смог бы рассказать и сюжет. Помню только, что фильм про войну и трое солдат у костра на опушке леса. Одного из них – бывалого и расторопного играет В. Антонов.
***
На следующий день, взяв такси, отправляемся во Внуково. Провожал меня сын – Вадуля. Тогда он был студентом и учился на 3-м курсе. Впереди меня ждала Сахара, Ливия, Триполи, Мисурата, Джофра…
***
Сегодня 20 марта 2002 г.
Исполнилось 37 лет нашей совместной жизни с моей незабвенной Фаиной Алексеевной. По такому случаю вечером состоится традиционный небольшой праздничный ужин.
Я немного верю в магию чисел. В 1937 году – день моего рождения. В этом году умер мамин отец – мой дед – Кульберг Н. А., когда я женился, мне было 27 лет. В эти годы стрелялся на дуэли Лермонтов. В 37 лет погиб Пушкин, и я его пережил на 27 лет… А сделал и написал ещё так мало. Конечно же, если взять такое мерило, как гений Пушкина.
Про события тех лет, напишу когда-нибудь отдельно. Если будем живы, здоровы… Хотелось бы.
***
Вчера Андрюша сообщил по телефону, что у соседки напротив случился пожар. Она сильно обгорела. Дом не пострадал, сгорел флигель, в котором она обитала со своими козами. Хозяйка пострадала, а козы остались целы… Вся обгоревшая, прожила всего один день. В больнице, ещё находясь в сознании, просила, чтобы её коз забрал сосед Миша.
Последней волей умирающего человека была мысль о судьбе животных, а о живущем где-то в здравии сыне ни слова.
Такова жизнь…
20. 03. 2002 г.
Баня
Давно не садился писать воспоминания. Был занят хозяйственными делами по дому. Решил заканчивать баню. Супруга всё мне напоминает об этом, приговаривая: «Наступит ли когда-нибудь то время, когда я смогу помыться в твоей бане?»
Да и в самом деле «баня» - небольшой построенный мною домик во дворе – затянувшийся долгострой. Фактически построил я его ещё при жизни мамы (до 1995 года). Осталось немного достроить. Задержка состоит в том, что сейчас необходимо где-то «достать» или купить утеплитель – керамзит и доску – обналичку для парилки. И, конечно, матушка-лень. Хотя фактически без дела не сижу. Вот только недавно почти закончил (опять почти) установку ванны в «парадном». Тоже старая заветная мечта. Ванна стоит, но в ней пока не моемся из-за отсутствия душа.
Дома работаю, в основном, по мелочам. Чтобы закончить баню, необходимы дополнительные моральные и физические усилия.
***
Кроме того «увяз» по ремонтным делам в помещении редакции «Панорама Сумщины». Не хватает силы воли отказать Николаю Чугаю – главному редактору этой газеты и основателю музея «Харитоненко и сын». Собственно музея, как такового, пока ещё нет. Есть только несколько картин-копий на эту тематику. Лично мне пришлось делать в помещении предполагаемого музея кое-какие ремонтные работы: чинил дверную коробку, устанавливал двери, перестилал полы, устанавливал дверные замки, менял ступеньки на крутой лестнице (спуск со второго этажа), забивал в стены крюки, чтобы вешать на них портреты «сахарных королей» - Ивана Герасимовича и Павла Ивановича…
26. 03. 2003 г
***
Кроме того «увяз» по ремонтным делам в помещении редакции «Панорама Сумщины». Не хватает силы воли отказать Николаю Чугаю – главному редактору этой газеты и основателю музея «Харитоненко и сын». Собственно музея, как такового, пока ещё нет. Есть только несколько картин-копий на эту тематику. Лично мне пришлось делать в помещении предполагаемого музея кое-какие ремонтные работы: чинил дверную коробку, устанавливал двери, перестилал полы, устанавливал дверные замки, менял ступеньки на крутой лестнице (спуск со второго этажа), забивал в стены крюки, чтобы вешать на них портреты «сахарных королей» - Ивана Герасимовича и Павла Ивановича…
26. 03. 2003 г
***
Окончание школы и получение аттестата не было для меня эпохальным событием. Ко всему этому я относился спокойно. На этом этапе хотелось как можно быстрее распрощаться со школой. (Мы всегда спешим жить, ускоряя события, не понимая, что навсегда прощаемся с детством, о котором будем вспоминать с ностальгией…)
Я никогда не был отличником и даже «твёрдым» хорошистом, но и не считал себя посредственностью. Учил и вникал в те предметы, которые нравились. По-моему, это и есть нормальное объяснение моих скромных успехов и неудач. Одни берут «нелюбимые» предметы упорством, силой воли и усидчивостью, другие – за счёт врождённого таланта. Но таких, всё таки, единицы. Упорство и прилежание – вот основной ключ успехов в учёбе, труде и жизни. Ну и конечно, фактор везения. Но и он больше сопутствует людям имеющим цель.
Ярким примером для всех учеников нашего класса, был обладатель «железной руки» учитель физики – Юрий Фадеевич Кузнецов. До сих пор помнится его знаменитая фраза, ставшая классической, которую он произносил используя элементы театральности и запугивания при следующих обстоятельствах:
Сидит, например, класс и ждёт прихода преподавателя, уже заранее находясь в «приподнятом» состоянии. Вдруг тихо приоткрывается дверь и из дверной щели высовывается рука Юрия Фадеевича с распростёртыми двумя пальцами, а затем ухмыляющееся его лицо, не предвещающее ничего хорошего:
– «Правила прежние. За попытку – на бал, за списывание – два…» Затем заходит в класс. Обводит всех нас взглядом голодного удава, бросает ещё одну фразу: «Сидящие слева – первый вариант. Сидящие справа – второй вариант».
Взяв кусочек мела, - быстро и чётко пишет условия контрольной работы на доске. Дёргаться за учебником или попытаться заглянуть в шпаргалку – бесполезно. «Всевидящее око» и никакой пощады – вот его основной девиз…
Тут, волей-неволей, надо слушать его урок, а дома прилежно изучать физику. Никому не хотелось попадать ему лишний раз под его пронзительный взгляд…
В конце-концов, физика стала для меня одним из любимых предметов, и я довольно успешно прошёл с ней по жизни.
Учился в электромеханическом техникуме, закончил (заочно) политехнический институт по специальности инженер-электромеханик (кафедра электрические машины и аппараты). Большинство предметов моей специальности было построено на знании физики и математики.
Однако думаю, что возможно, для себя в жизни, я выбрал не лучший вариант. Жалеть об этом не приходится, и я, безусловно, об этом не жалею (да и поздно об этом жалеть). Просто считаю, что человек в своём выборе профессии, не всегда выбирает оптимальный вариант.
Например, в школе мне очень нравилась география, и особенно история. Любовь к этим предметам, я пронёс через всю жизнь.
Вот почему я с особой теплотой вспоминаю учителей истории Василия Никаноровича Решетникова (7 – 8 класс) по кличке «Геродот» он же «Слон», а также Александру Николаевну Филатову (9 – 10 класс).
В наш прагматичный век, когда перед нами выпускниками стоял вопрос выбора, что важнее в жизни лирика или физика (старшее поколение хорошо помнит дискуссии по этому вопросу), я отдал дань времени… Хотя, повторяю, в детстве мне больше нравились книги про историю, путешествия и разного рода приключения.
22. 03. 2002 г.
***Трагически сложилась судьба Александры Николаевны Филатовой. Замуж она не вышла. Напомню, время было послевоенное. Много солдат-мужчин не вернулись с фронта домой… О Александре Николаевне повторю ещё раз: была она славная, добрая и по своему интересная женщина.
По словам Игоря Зайцева история её кончины такова:
Жила она в одиночестве. Перед смертью случился инсульт. Но умерла не сразу, а предположительно от голода, т.к. не смогла дотянуться ни до еды, ни позвать соседей, которым она оказалась безразлична. Так же, как и её ученикам…
Казалось бы, в живущем рядом мире столько людей, учеников, соседей, а человек в таких обстоятельствах умирает голодной смертью.
23. 03. 2002 г
Василий Емельянович
Весна 1954-го. Десятый «А» класс. Урок астрономии. Юрий Алексеевич в Космос лететь только собирается. Проводит урок «незабвенный» Василий Емельянович Сердюк.
(Позже узнал, что «сердюками» звали казаков наёмных пехотных полков на Левобережной Украине. В 17-18 веках – это была гвардия украинских гетманов.). Выходит, что кто-то из дальних предков Василия Емельяновича служил в казачьей гвардии. Добавлю ещё одну деталь: Василий Емельянович преподавал также черчение, хорошо рисовал, был жизнелюб и носил усы.
Как мы понимаем, приведённые выше факты из жизни Василия Емельяновича, к уроку астрономии – не относятся…
Обычно, как вот сейчас, придя на урок, Василий Емельянович надолго углубляется в журнал успеваемости, листая его страницы, будто пытается получить ответы на заданные жизнью вопросы.
Затем подходит к окну, отрешённо-мечтательно смотрит вдаль или на небо, будто надеется найти там новый астероид или планету. Быть может, в ранней дымке начавшегося дня, он заметил не успевшую скрыться Луну или мерцающую рядом Венеру?...
Василий Емельянович смотрит на небо и о чём-то мечтает, а мы глядя на него, не смеем оторвать его от этой «задумчивой» мысли.
В классе стоит «едва уловимый шорох». Точнее, – просто «шумок». Никто не решается нарушить неторопливую поступь процесса познания движения небесных тел.
Два неразлучных друга на первой парте Володя Гринько и Игорь Уршанский, расчертив в тетради «поляну», в открытую начали играть в «морской бой». Спешить было некуда. Урок только начался. Ввсилий Емельянович в тихой задумчивости продолжает стоять у окна…
Пошуршав в столе, Игорь Зайцев достаёт потрёпанного «Шерлока Холмса» со знаменитой «Собакой Баскервилей» и углубляется в чтение.
Аккуратный и серьёзный Коля Лесняк, наклонившись к столу, начинает играть в какую-то «замысловато-интеллектуальную», доселе неизвестную мне, игру со своим соседом Рудей Бахаревым.
Юра Беланчук (будущий полковник) достаёт солидный «сидор» и принимается за любимое занятие. Все мы хорошо знаем, что аппетит у Юры Беланчука просыпается на уроке, и к этому успели привыкнуть. В этом смысле, урок астрономии подходит как нельзя лучше.
Наконец, Василий Емельянович вспоминает, зачем он пришёл к нам в класс, и как вообще, очутился здесь. (Кроме «задумчивости» у Василия Емельяновича была ещё одна маленькая слабость – по всем внешним признакам – он любил выпить. Очевидно, именно это обстоятельство и служило ещё одним поводом для его излишней «задумчивости»)
Упаси Бог, что я говорю в адрес Василия Емельяновича, что-нибудь в его осуждение. Однозначно – нет. Был он добрейшей души человек, и как каждый такой человек, имел подобные слабости.
Наконец, Василий Емельянович ещё раз изучив журнал, вызывает кого-нибудь к доске. И тут у него тоже была своя манера или правило ведения урока. Ему чужда рутинная косность школьных занятий. Вызывал он, как правило, не одного, а сразу нескольких, размещая их по углам нашего большого класса, у себя за спиной. Видно для того, чтобы легче нам было думать над ответом…
Хорошо освоив это правило, некоторые умудрялись выходить к доске прямо с учебником. Надеясь, что таким образом, в классной «тени» или за спиной учителя можно раскрыть книгу и почитать. А когда подводит память, – шпарить прямо по учебнику…
Я никогда не был отличником и даже «твёрдым» хорошистом, но и не считал себя посредственностью. Учил и вникал в те предметы, которые нравились. По-моему, это и есть нормальное объяснение моих скромных успехов и неудач. Одни берут «нелюбимые» предметы упорством, силой воли и усидчивостью, другие – за счёт врождённого таланта. Но таких, всё таки, единицы. Упорство и прилежание – вот основной ключ успехов в учёбе, труде и жизни. Ну и конечно, фактор везения. Но и он больше сопутствует людям имеющим цель.
Ярким примером для всех учеников нашего класса, был обладатель «железной руки» учитель физики – Юрий Фадеевич Кузнецов. До сих пор помнится его знаменитая фраза, ставшая классической, которую он произносил используя элементы театральности и запугивания при следующих обстоятельствах:
Сидит, например, класс и ждёт прихода преподавателя, уже заранее находясь в «приподнятом» состоянии. Вдруг тихо приоткрывается дверь и из дверной щели высовывается рука Юрия Фадеевича с распростёртыми двумя пальцами, а затем ухмыляющееся его лицо, не предвещающее ничего хорошего:
– «Правила прежние. За попытку – на бал, за списывание – два…» Затем заходит в класс. Обводит всех нас взглядом голодного удава, бросает ещё одну фразу: «Сидящие слева – первый вариант. Сидящие справа – второй вариант».
Взяв кусочек мела, - быстро и чётко пишет условия контрольной работы на доске. Дёргаться за учебником или попытаться заглянуть в шпаргалку – бесполезно. «Всевидящее око» и никакой пощады – вот его основной девиз…
Тут, волей-неволей, надо слушать его урок, а дома прилежно изучать физику. Никому не хотелось попадать ему лишний раз под его пронзительный взгляд…
В конце-концов, физика стала для меня одним из любимых предметов, и я довольно успешно прошёл с ней по жизни.
Учился в электромеханическом техникуме, закончил (заочно) политехнический институт по специальности инженер-электромеханик (кафедра электрические машины и аппараты). Большинство предметов моей специальности было построено на знании физики и математики.
Однако думаю, что возможно, для себя в жизни, я выбрал не лучший вариант. Жалеть об этом не приходится, и я, безусловно, об этом не жалею (да и поздно об этом жалеть). Просто считаю, что человек в своём выборе профессии, не всегда выбирает оптимальный вариант.
Например, в школе мне очень нравилась география, и особенно история. Любовь к этим предметам, я пронёс через всю жизнь.
Вот почему я с особой теплотой вспоминаю учителей истории Василия Никаноровича Решетникова (7 – 8 класс) по кличке «Геродот» он же «Слон», а также Александру Николаевну Филатову (9 – 10 класс).
В наш прагматичный век, когда перед нами выпускниками стоял вопрос выбора, что важнее в жизни лирика или физика (старшее поколение хорошо помнит дискуссии по этому вопросу), я отдал дань времени… Хотя, повторяю, в детстве мне больше нравились книги про историю, путешествия и разного рода приключения.
22. 03. 2002 г.
***Трагически сложилась судьба Александры Николаевны Филатовой. Замуж она не вышла. Напомню, время было послевоенное. Много солдат-мужчин не вернулись с фронта домой… О Александре Николаевне повторю ещё раз: была она славная, добрая и по своему интересная женщина.
По словам Игоря Зайцева история её кончины такова:
Жила она в одиночестве. Перед смертью случился инсульт. Но умерла не сразу, а предположительно от голода, т.к. не смогла дотянуться ни до еды, ни позвать соседей, которым она оказалась безразлична. Так же, как и её ученикам…
Казалось бы, в живущем рядом мире столько людей, учеников, соседей, а человек в таких обстоятельствах умирает голодной смертью.
23. 03. 2002 г
Василий Емельянович
Весна 1954-го. Десятый «А» класс. Урок астрономии. Юрий Алексеевич в Космос лететь только собирается. Проводит урок «незабвенный» Василий Емельянович Сердюк.
(Позже узнал, что «сердюками» звали казаков наёмных пехотных полков на Левобережной Украине. В 17-18 веках – это была гвардия украинских гетманов.). Выходит, что кто-то из дальних предков Василия Емельяновича служил в казачьей гвардии. Добавлю ещё одну деталь: Василий Емельянович преподавал также черчение, хорошо рисовал, был жизнелюб и носил усы.
Как мы понимаем, приведённые выше факты из жизни Василия Емельяновича, к уроку астрономии – не относятся…
Обычно, как вот сейчас, придя на урок, Василий Емельянович надолго углубляется в журнал успеваемости, листая его страницы, будто пытается получить ответы на заданные жизнью вопросы.
Затем подходит к окну, отрешённо-мечтательно смотрит вдаль или на небо, будто надеется найти там новый астероид или планету. Быть может, в ранней дымке начавшегося дня, он заметил не успевшую скрыться Луну или мерцающую рядом Венеру?...
Василий Емельянович смотрит на небо и о чём-то мечтает, а мы глядя на него, не смеем оторвать его от этой «задумчивой» мысли.
В классе стоит «едва уловимый шорох». Точнее, – просто «шумок». Никто не решается нарушить неторопливую поступь процесса познания движения небесных тел.
Два неразлучных друга на первой парте Володя Гринько и Игорь Уршанский, расчертив в тетради «поляну», в открытую начали играть в «морской бой». Спешить было некуда. Урок только начался. Ввсилий Емельянович в тихой задумчивости продолжает стоять у окна…
Пошуршав в столе, Игорь Зайцев достаёт потрёпанного «Шерлока Холмса» со знаменитой «Собакой Баскервилей» и углубляется в чтение.
Аккуратный и серьёзный Коля Лесняк, наклонившись к столу, начинает играть в какую-то «замысловато-интеллектуальную», доселе неизвестную мне, игру со своим соседом Рудей Бахаревым.
Юра Беланчук (будущий полковник) достаёт солидный «сидор» и принимается за любимое занятие. Все мы хорошо знаем, что аппетит у Юры Беланчука просыпается на уроке, и к этому успели привыкнуть. В этом смысле, урок астрономии подходит как нельзя лучше.
Наконец, Василий Емельянович вспоминает, зачем он пришёл к нам в класс, и как вообще, очутился здесь. (Кроме «задумчивости» у Василия Емельяновича была ещё одна маленькая слабость – по всем внешним признакам – он любил выпить. Очевидно, именно это обстоятельство и служило ещё одним поводом для его излишней «задумчивости»)
Упаси Бог, что я говорю в адрес Василия Емельяновича, что-нибудь в его осуждение. Однозначно – нет. Был он добрейшей души человек, и как каждый такой человек, имел подобные слабости.
Наконец, Василий Емельянович ещё раз изучив журнал, вызывает кого-нибудь к доске. И тут у него тоже была своя манера или правило ведения урока. Ему чужда рутинная косность школьных занятий. Вызывал он, как правило, не одного, а сразу нескольких, размещая их по углам нашего большого класса, у себя за спиной. Видно для того, чтобы легче нам было думать над ответом…
Хорошо освоив это правило, некоторые умудрялись выходить к доске прямо с учебником. Надеясь, что таким образом, в классной «тени» или за спиной учителя можно раскрыть книгу и почитать. А когда подводит память, – шпарить прямо по учебнику…
***
Очнувшись, Василий Емельянович замечает непорядок. Он строго и задумчиво смотрит в мою сторону. В этот момент я приготовился решать (частично списывать) задачки по алгебре. Очевидно моя «неестественная» поза привлекла его внимание. В глазах Василия Емельяновича – я делал то, что не делают другие. Я пишу. И это его настораживает. Вряд ли он думает, что я конспектирую астрономию. Хотя астрономия мне нравится. Но не до такой степени… Этот предмет я читаю и учу как занимательную книгу с картинками. Не всё подряд, конечно, а выборочно…
Ведь там такие «заморочки» со светилами, что я до сих пор не могу разобраться, когда будет конец света. Приводить ещё примеры не стану, т. к. этот интересный предмет во многом подзабыл.
– Кочи!... – это Василий Емельянович обращается ко мне. Вы, чем там занимаетесь?
– Пишу, Василий Емельянович – скорбно отвечаю ему.
– И долго ты там будешь писать?
– Пока не закончу – робко продолжаю я…
Василий Емельянович задумывается. Почему-то смотрит на часы. Наконец, он решает возмутиться:
– Прекратите, Кочи, писать… и спуститесь на землю.
Меня возмущает его несправедливость. Ведь он не замечает сидящих под носом Уршанского и Гешку (Гринько), нагло играющих в «Морской бой». Мне, даже отсюда, видны их сбитые «линкоры» и «эсминцы».
Или взять, того же, уткнувшегося в книжку Игоря Зайцева. Даже по роже видно, что читает не астрономию…
Про Колю Лесняка и Рудю Бахарева и говорить не приходится.
Один я в классе занят настоящим и ответственным делом (напомню – решаю задачки по алгебре) и тут такое бесчувствие и недопонимание. Алгебра – это не астрономия, и у Зинаиды Петровны – не отвертишься…
Терпеть несправедливость выше моих сил и я перехожу к угрозам: – «Василий Емельянович, ведь у меня есть кореша…»
Класс замолкает и ждёт.
Василий Емельяович насторожившись, пытается увязать ход моей мысли относительно «корешей» и урока астрономии…
Наконец соображает, что допустил ошибку, и миролюбиво произносит: – «А я, Кочи, чхать хотел на твоих «корешей».
Затем хмурит лоб, и, обернувшись в пол оборота на стуле к давно стоявшему там с книгой Степанову, кидает: – Ну, что там у Вас за вопрос? – Отвечайте…
…Урок астрономии продолжается…
15. 03. 2002 г.
***
Очнувшись, Василий Емельянович замечает непорядок. Он строго и задумчиво смотрит в мою сторону. В этот момент я приготовился решать (частично списывать) задачки по алгебре. Очевидно моя «неестественная» поза привлекла его внимание. В глазах Василия Емельяновича – я делал то, что не делают другие. Я пишу. И это его настораживает. Вряд ли он думает, что я конспектирую астрономию. Хотя астрономия мне нравится. Но не до такой степени… Этот предмет я читаю и учу как занимательную книгу с картинками. Не всё подряд, конечно, а выборочно…
Ведь там такие «заморочки» со светилами, что я до сих пор не могу разобраться, когда будет конец света. Приводить ещё примеры не стану, т. к. этот интересный предмет во многом подзабыл.
– Кочи!... – это Василий Емельянович обращается ко мне. Вы, чем там занимаетесь?
– Пишу, Василий Емельянович – скорбно отвечаю ему.
– И долго ты там будешь писать?
– Пока не закончу – робко продолжаю я…
Василий Емельянович задумывается. Почему-то смотрит на часы. Наконец, он решает возмутиться:
– Прекратите, Кочи, писать… и спуститесь на землю.
Меня возмущает его несправедливость. Ведь он не замечает сидящих под носом Уршанского и Гешку (Гринько), нагло играющих в «Морской бой». Мне, даже отсюда, видны их сбитые «линкоры» и «эсминцы».
Или взять, того же, уткнувшегося в книжку Игоря Зайцева. Даже по роже видно, что читает не астрономию…
Про Колю Лесняка и Рудю Бахарева и говорить не приходится.
Один я в классе занят настоящим и ответственным делом (напомню – решаю задачки по алгебре) и тут такое бесчувствие и недопонимание. Алгебра – это не астрономия, и у Зинаиды Петровны – не отвертишься…
Терпеть несправедливость выше моих сил и я перехожу к угрозам: – «Василий Емельянович, ведь у меня есть кореша…»
Класс замолкает и ждёт.
Василий Емельяович насторожившись, пытается увязать ход моей мысли относительно «корешей» и урока астрономии…
Наконец соображает, что допустил ошибку, и миролюбиво произносит: – «А я, Кочи, чхать хотел на твоих «корешей».
Затем хмурит лоб, и, обернувшись в пол оборота на стуле к давно стоявшему там с книгой Степанову, кидает: – Ну, что там у Вас за вопрос? – Отвечайте…
…Урок астрономии продолжается…
15. 03. 2002 г.
***
В школе наш класс занимал самое большое помещение (бывшего реального училища до революции) на втором этаже школы №4. Пять больших окон класса выходили на улицу Ленина (теперь вновь Петропавловскую).
Идёт урок астрономии. Коля Лесняк (его стол у окна), вытянув шею, рассматривает прохожих.
– Василий Емельянович!.. Звезда первой величины!
Тот медленно поднимается со стула, подходит к окну, смотрит на небо.
– Вы не туда смотрите, Василий Емельянович…
Василий Емельянович переводит свой взор на Петропавловскую…
– Гм… Та вона ж стара…
– Василий Емельянович – возьмите немного левее – вносит корректировку, подошедший к окну Рудя Бахарев.
Василий Емельянович долго изучает уходящий обьект…
– Да,… первой не первой, но второй – це точно…
Судя по всему – Василий Емельянович имел свой, более утончённый взгляд «художника – передвижника» касательно «объекта» женского пола…
16. 02. 2002 г
Игорь Зайцев – урок истории
Урок истории ведёт Александра Николаевна (она же «Чита» и «Плоскодонка». О, как жестоки и несправедливы мы бываем в детстве!). Где-то на задней парте, Игорь Зайцев с сидящим с ним рядом Эдиком Койфманом проводит «смертельный номер» из разряда индийских йогов. Игорь, собрав волю в кулак пытается проткнуть свою щеку обыкновенной иголкой.
Чтобы фокус был абсолютно «чистым» – в ушко иголки протыкается чёрная нитка (Что-то подобное описано в романе Алексея Толстого «Пётр Первый». Там Алексашка Меншиков учит длиноногого юнца Петруху – будущего царя Петра I протыкать иголкой щеку). Этим опасным «номером» Игорь закаляет свою волю и самоутверждается.
Сидящие рядом, смотрят с интересом и недоверием – думают, что тот проводит хитрый цирковой фокус, но заметив струйку крови – удивляются, восхищаются и смеются.
Александра Николаевна, услышав шум в классе, пытается определить виновника. Без особого труда – она «вычисляет» его, т.к. все взоры обращены в строну Зайцева. Она не сразу может понять, в чём же там дело и строго нахмурив брови (в этот миг «лучшая» часть класса, её просто обожает), строго командует: – «Зайцев, встаньте…»
Тот встаёт, на проткнутой щеке торчит иголка с ниткой. Часть иголки уже во рту. Игорь пытается оправдаться, но конец иглы мешает ему говорить. Все, кто видит и понимает, что там происходит, – смеются.
Игорь, прикрыв руками щёку, пытается освободиться от иглы, тем самым, вызывая ещё большее оживление и смех. Проткнуть тупой иголкой щеку, и не показать эмоций и боли, на это способен только флегматично-спокойный добряк Игорь Зайцев.
Его дальнейшая жизнь и судьба – лишний раз подтвердила этого правила. Будучи в зрелом возрасте, в связи с болезнью, он перенёс тяжелейшую операцию и лишился обеих ног. Но не пал духом. Много читает, интересуется окружающим миром, литературой и политикой. Последнее время часто мне звонит по телефону. Знает массу анекдотов. Иногда я его навещаю. Живёт на третьем этаже с преданной ему супругой Тамарой. Имеет дочь, которая иногда проведывает его…
12. 03. 2002 г
***
Урок химии. Тема урока: «Углерод и его соединения в Природе». (Вопрос актуальный и в настоящие дни).
Монументальная Елена Антоновна, сняв очки, подходит к парте жующего остатки домашнего «сэндвича» Ивана Клыпы. «Уроки заканчиваются и не пропадать же добру» – думает Клыпа, оглядываясь по сторонам.
В годы оккупации Ване не довелось ходить в школу, и в первый класс привела его мать уже десятилетним пацаном. Был сентябрь 44-го. Так переходил он из класса в класс угловатым и застенчивым переростком.
К окончанию школы угловатость и застенчивость ушли. И сейчас, в 10-м классе, перед Еленой Антоновной стоял невысокий, крепко сбитый парень с мозолистыми руками и копной густых тёмных волос, которые росли едва не с самой середины его неглупого безмятежного лба.
Елена Антоновна знает с кем имеет дело и поднимая Клыпу спрашивает: – «Клыпа, в каких соединениях и где располагается углерод в Советском Союзе?»
Клыпа, проглотив остатки завтрака, встаёт и задумчиво смотрит на доску мимо Елены Антоновны.
Уголь, алмазы, графит… Тут Клыпа с трудом управляется: Караганда, Урал, Донбас, Воркута, Подмосковье…
Кто-то подсказывает про рубины… Оказывается, рубины – это тоже соединение углерода. Не подвох ли это?...
Ваня долго думает. Затем безошибочно отвечает:
– «Рубины водятся на Урале» (На Урале, как и в Греции, есть всё)
– А ещё где?... продолжает настаивать Елена Анатольевна.
– «В Казахстане» – уже с меньшей уверенностью говорит Клыпа.
– Ну, а ещё где?...
Думает, нахмурив лоб Клыпа, и вместе с ним остальной класс.
– На Кремлёвских звёздах – подсказывает Гарик Уршанский.
– На Кремлёвских звёздах – повторяет Клыпа…
Что-нибудь возразить ему не решается даже Елена Антоновна. Всё её большое грузное тело качается, она вздыхает, надевает очки и смотрит на Клыпу… Простоватое лицо последнего, начинает краснеть и озаряться невинной, добродушной улыбкой…
Весна 2002 г.
Рудя Бахарев
Урок английского языка. Александра Анисимовна Стефарова вызывает читать с места текст домашнего задания Рудю (Рудольфа) Бахарева. Тот поднимается, с трудом находит необходимый абзац в учебнике, и начинает невразумительно читать. Лицо у Александры Анисимовны непроницаемо как у египетского фараона. По выражению её глаз нельзя ничего понять, довольна она чтением или нет.
Закончив абзац, Бахарев поднимает голову и выжидательно смотрит на Александру Анисимовну. Та хлопает накрашенными ресницами, окидывает класс томным взглядом и участливо произносит: «Переводите, Бахарев».
По Руде видно, что в переводе текста он ни «бум-бум» и вероятно не понимает о чём там идёт речь. Однако он не сдаётся, хмурит лоб и надеется на чудо.
Сидящий впереди него красавец Жора Тендитный (чего стоит только одна фамилия!), хитро щуря свои бархатные глаза, шёпотом подсказывает: «Я бы Вас полюбил, если бы Вы захотели…» Рудя недоверчиво смотрит на Жору.
– Ну, Бахарев, переводите же – нетерпеливо произносит Александра Анисимовна.
Жора вновь шепчет: – «Я бы Вас полюбил, если бы Вы захотели…»
Рудя, поборов наконец сомнения, медленно «переводит»:
– Я бы Вас полюбил, если бы Вы захотели…
По классу поплыл едва заметный смешок. Сидящие рядом от места событий Коля Лесняк и Саша Белай – нагло хмыкают…
Александра Анисимовна устремляет свой взор на Рудю, лицо её розовеет, но говорит спокойно – без особых эмоций и раздражения:
– «Бахарев, идите за дверь».
Рудя начинает проникаться, смотрит на Жору, который довольный улыбается, но на всякий случай отодвигается к стене…
И вполне своевременно, т.к. Рудя берёт толстый Англо-Русский словарь и бьёт Жору Тендитного по голове.
Затем доброе, «половецкое» лицо Руди расплывается в улыбке. Он неторопливо собирает портфель и с победным видом покидает класс.
14. 03. 2002 г.
Идёт урок астрономии. Коля Лесняк (его стол у окна), вытянув шею, рассматривает прохожих.
– Василий Емельянович!.. Звезда первой величины!
Тот медленно поднимается со стула, подходит к окну, смотрит на небо.
– Вы не туда смотрите, Василий Емельянович…
Василий Емельянович переводит свой взор на Петропавловскую…
– Гм… Та вона ж стара…
– Василий Емельянович – возьмите немного левее – вносит корректировку, подошедший к окну Рудя Бахарев.
Василий Емельянович долго изучает уходящий обьект…
– Да,… первой не первой, но второй – це точно…
Судя по всему – Василий Емельянович имел свой, более утончённый взгляд «художника – передвижника» касательно «объекта» женского пола…
16. 02. 2002 г
Игорь Зайцев – урок истории
Урок истории ведёт Александра Николаевна (она же «Чита» и «Плоскодонка». О, как жестоки и несправедливы мы бываем в детстве!). Где-то на задней парте, Игорь Зайцев с сидящим с ним рядом Эдиком Койфманом проводит «смертельный номер» из разряда индийских йогов. Игорь, собрав волю в кулак пытается проткнуть свою щеку обыкновенной иголкой.
Чтобы фокус был абсолютно «чистым» – в ушко иголки протыкается чёрная нитка (Что-то подобное описано в романе Алексея Толстого «Пётр Первый». Там Алексашка Меншиков учит длиноногого юнца Петруху – будущего царя Петра I протыкать иголкой щеку). Этим опасным «номером» Игорь закаляет свою волю и самоутверждается.
Сидящие рядом, смотрят с интересом и недоверием – думают, что тот проводит хитрый цирковой фокус, но заметив струйку крови – удивляются, восхищаются и смеются.
Александра Николаевна, услышав шум в классе, пытается определить виновника. Без особого труда – она «вычисляет» его, т.к. все взоры обращены в строну Зайцева. Она не сразу может понять, в чём же там дело и строго нахмурив брови (в этот миг «лучшая» часть класса, её просто обожает), строго командует: – «Зайцев, встаньте…»
Тот встаёт, на проткнутой щеке торчит иголка с ниткой. Часть иголки уже во рту. Игорь пытается оправдаться, но конец иглы мешает ему говорить. Все, кто видит и понимает, что там происходит, – смеются.
Игорь, прикрыв руками щёку, пытается освободиться от иглы, тем самым, вызывая ещё большее оживление и смех. Проткнуть тупой иголкой щеку, и не показать эмоций и боли, на это способен только флегматично-спокойный добряк Игорь Зайцев.
Его дальнейшая жизнь и судьба – лишний раз подтвердила этого правила. Будучи в зрелом возрасте, в связи с болезнью, он перенёс тяжелейшую операцию и лишился обеих ног. Но не пал духом. Много читает, интересуется окружающим миром, литературой и политикой. Последнее время часто мне звонит по телефону. Знает массу анекдотов. Иногда я его навещаю. Живёт на третьем этаже с преданной ему супругой Тамарой. Имеет дочь, которая иногда проведывает его…
12. 03. 2002 г
***
Урок химии. Тема урока: «Углерод и его соединения в Природе». (Вопрос актуальный и в настоящие дни).
Монументальная Елена Антоновна, сняв очки, подходит к парте жующего остатки домашнего «сэндвича» Ивана Клыпы. «Уроки заканчиваются и не пропадать же добру» – думает Клыпа, оглядываясь по сторонам.
В годы оккупации Ване не довелось ходить в школу, и в первый класс привела его мать уже десятилетним пацаном. Был сентябрь 44-го. Так переходил он из класса в класс угловатым и застенчивым переростком.
К окончанию школы угловатость и застенчивость ушли. И сейчас, в 10-м классе, перед Еленой Антоновной стоял невысокий, крепко сбитый парень с мозолистыми руками и копной густых тёмных волос, которые росли едва не с самой середины его неглупого безмятежного лба.
Елена Антоновна знает с кем имеет дело и поднимая Клыпу спрашивает: – «Клыпа, в каких соединениях и где располагается углерод в Советском Союзе?»
Клыпа, проглотив остатки завтрака, встаёт и задумчиво смотрит на доску мимо Елены Антоновны.
Уголь, алмазы, графит… Тут Клыпа с трудом управляется: Караганда, Урал, Донбас, Воркута, Подмосковье…
Кто-то подсказывает про рубины… Оказывается, рубины – это тоже соединение углерода. Не подвох ли это?...
Ваня долго думает. Затем безошибочно отвечает:
– «Рубины водятся на Урале» (На Урале, как и в Греции, есть всё)
– А ещё где?... продолжает настаивать Елена Анатольевна.
– «В Казахстане» – уже с меньшей уверенностью говорит Клыпа.
– Ну, а ещё где?...
Думает, нахмурив лоб Клыпа, и вместе с ним остальной класс.
– На Кремлёвских звёздах – подсказывает Гарик Уршанский.
– На Кремлёвских звёздах – повторяет Клыпа…
Что-нибудь возразить ему не решается даже Елена Антоновна. Всё её большое грузное тело качается, она вздыхает, надевает очки и смотрит на Клыпу… Простоватое лицо последнего, начинает краснеть и озаряться невинной, добродушной улыбкой…
Весна 2002 г.
Рудя Бахарев
Урок английского языка. Александра Анисимовна Стефарова вызывает читать с места текст домашнего задания Рудю (Рудольфа) Бахарева. Тот поднимается, с трудом находит необходимый абзац в учебнике, и начинает невразумительно читать. Лицо у Александры Анисимовны непроницаемо как у египетского фараона. По выражению её глаз нельзя ничего понять, довольна она чтением или нет.
Закончив абзац, Бахарев поднимает голову и выжидательно смотрит на Александру Анисимовну. Та хлопает накрашенными ресницами, окидывает класс томным взглядом и участливо произносит: «Переводите, Бахарев».
По Руде видно, что в переводе текста он ни «бум-бум» и вероятно не понимает о чём там идёт речь. Однако он не сдаётся, хмурит лоб и надеется на чудо.
Сидящий впереди него красавец Жора Тендитный (чего стоит только одна фамилия!), хитро щуря свои бархатные глаза, шёпотом подсказывает: «Я бы Вас полюбил, если бы Вы захотели…» Рудя недоверчиво смотрит на Жору.
– Ну, Бахарев, переводите же – нетерпеливо произносит Александра Анисимовна.
Жора вновь шепчет: – «Я бы Вас полюбил, если бы Вы захотели…»
Рудя, поборов наконец сомнения, медленно «переводит»:
– Я бы Вас полюбил, если бы Вы захотели…
По классу поплыл едва заметный смешок. Сидящие рядом от места событий Коля Лесняк и Саша Белай – нагло хмыкают…
Александра Анисимовна устремляет свой взор на Рудю, лицо её розовеет, но говорит спокойно – без особых эмоций и раздражения:
– «Бахарев, идите за дверь».
Рудя начинает проникаться, смотрит на Жору, который довольный улыбается, но на всякий случай отодвигается к стене…
И вполне своевременно, т.к. Рудя берёт толстый Англо-Русский словарь и бьёт Жору Тендитного по голове.
Затем доброе, «половецкое» лицо Руди расплывается в улыбке. Он неторопливо собирает портфель и с победным видом покидает класс.
14. 03. 2002 г.
Немає коментарів:
Дописати коментар