Валерій ПОЛЯНСЬКИЙ (Лебедин)

Лагерные  стихи

Восемь лет отбыл Валерий Павлович Полянский в лагерях

за единственное стихотворение, в котором усмотрели

подрыв власти. Не так давно  он ушел из жизни.

Многие люди, которые его знали, помнят его, просят опубликовать

его стихотворения. Что мы и делаем.

Лесоповал

              Я колотушкой бил, раскалывал полено.

Край клюквенных болот давно порос быльем.

Валил тайгу пилой лучковою с колена;

Сгорели на кострах сучки, замшелое гнилье.

Стрелками оцеплен участок дальней лесосеки,

На ней хозяин работяга-лесоруб.

Хоть волком вой, судьба: мы –  политзэки,

Обречены на гибель мы, а стройный лес – на сруб.

Видна поленница и штабелями бревна,

Мой быстрый взгляд ощупал каждое бревно;

Рубил сучки ветвистых елей ловко, ровно,

Тройную норму заготовило звено.

Всходило солнце ранним утром нараспашку,

Еловой мачтой подпиралась бирюза,

Пропитанную потом отжимал рубашку

И рукавом соленым протирал глаза.

Дыхание спирало – тяжела неволя,

Ладони намозолил черенком топор,

Напарник-малолетка  сроком обездолен,

Стальною вилкой жали мы стволы в упор.

Закатывалось солнце вечером под  гору,

Весь измочалился, один из непосед,

С пней напоследок очищал привычно кору:

Не расплодился бы зловредный короед.

Топор мой слышался в многоголосом хоре,

Нам эхо вторило вдоль Унжи-берегов,

О сострадании мольба во встречном взоре:

В стране безусые юнцы с клеймом врагов.

У железной дороги

               Мчит зеленая лента

По дороге стальной,

Я в один из моментов

От обиды шальной.

Гул колес, перестуки.

Всех улыбок не счесть,

В окнах машут мне руки.

Слава путникам, честь.

Рядом жизнь моя мимо,

Молодые года,

Близость к неутомимым

Скоростным поездам.

Провожаю их взором

Со всей жизни мечтой.

За колючим забором:

Хоть худой, но живой.

Охраняют овчарки

И на вышках стрелки.

Я с душой без помарки, –

Руки сжали виски.

Радуга

              В красочном сиянии да блеске

Засверкали солнечные всплески,

Синь от колокольчиков опушек,

Дымка от сиреневых макушек,

Изумруд берез, лазурный свет,

И янтарный камень-самоцвет.

Срок мой – восемь лет, закон – тайга:

В спину нож, голодомор, цинга...

Радуга – вполнеба коромысло,

Луч надежды – озаренье мысли.

На рубке сплошной

               Путь мой – этапные версты,

Взят в лагеря из солдат.

Углем писал на бересте,

Был без вины виноват.

К ели прижался щекой,

Солоны слезы и пот.

Легче беда над строкой,

Дума взяла в оборот.

Днем на делянке лесной

Занят был рубкой сплошной,

Горькой судьбой я живу,

Стих мой во сне, наяву.

Матери

Ушел мальчишкой – стал мужчиной,

Вернусь с   войны и лагерей

Расцеловать твои морщины,

Любовь – сильнее,  грусть – острей.

В лет восемнадцать я в сединах.

За все тревоги, боль и страх,

Разлуки годы в миг единый

Наружу выльются в слезах.

Струны сердца

Ждут меня родные дали,

Материнский дом,

Мир, где годы пролетали

В детстве голубом.

И влечет на свете белом

Милый уголок,

Он от детской колыбели

Близок и далек.

Убелен  отец мой в иней

От лихих невзгод,

Он давно грустит о сыне,

Ждет который год.

Украине, ясным зорям

Песня и салют,

Струны сердца на просторе

Плачут и поют.

Мои письма

              Страницы –  вести серые от ила,

Военных лет внимаю голосам,

Но с письмами мешок в реке топили:

Их некому носить по адресам.

Нет в стопке треугольников идиллии.

Их сохранять я дал себе зарок,

Их подшивали в дело, год следили,

Чтоб «припаять» бойцу суровый срок.

Их резали, кромсали вдрызг, черкали

Когтистые сатрапы лагерей,

Чтоб с отражением души зеркальным

Покончить раз и навсегда скорей.

Их истребляли с рвением садистским,

Искали по рубцам на проходной,

За них лишали права переписки

И удушал режим – кошмар сплошной.

На каждом штамп: проверено цензурой.

И номер ящика иль почты полевой.

И власти, как обстрел из амбразуры,

Разили человека с головой.

И заключенных истязали пыткой:

Их мучил жгучий голод черных дней,

Живил их сок березовый в избытке:

Из свежей лунки сок на срезах пней.