Олександр РОЛДУХІН ( м. Дніпро)

МОЙ  ДРУГ

Посвящается Анатолию

Николаевичу Гончарову

                                                                         «Друзей не выбирают,

                                                                         Они назначаются судьбой»

                                                                                                              Автор

Насколько я помню себя в Карпатах, где родился и жил до шести лет, у меня не было друга. Была подруга Аня, дочь врача, приехавшего, как и мои родители, по распределению из центра Украины в сорок шестом году.

Все местные мальчишки, которых я помню, были мягко говоря, дерзкими и злыми. Примеров много. Однажды старшие подговорили меня купить для них сигарет под видом, что послал отец, военрук школы. Продавщица поверила. Я докуривал окурки. Невменяемого меня принесли домой. Лежал на кровати, свесив голову и блевал.

В следующий раз подложили в угли патроны и попросили высыпать в костер. Когда начали свистеть пули, моя мама выскочила из школы, где вела уроки, и накрыла меня собой.

Был ещё один мальчик, еврей. Их дом стоял над притоком Прута, невдалеке от нашей хаты, где мои родители снимали комнату. Этот мальчик придумал игру. Зажигал спички и совал мне под нос. Что он возомнил - не знаю. То ли ему что-то не понравилось, то ли просто решил проверить моё терпение. За первую спичку я его простил, за вторую предупредил. А за третью отколотил согласно чести драки, до разбитого носа. Родители маленького еврейчика поверили в его невиновность и пожаловались моему отцу. Я не успел рассказать правду, как получил порки.

У меня не было друга детства пока не появился Анатолий Гончаров. Толя…

В том году, когда мне исполнилось шесть лет, мы переехали из Закарпатья в село Октябрьское. На родину мамы, в северную часть нашей страны. Своё название село получило в честь Великой Октябрьской социалистической революции. Современным детям и в голову не приходит, что означает это понятие. Да и мы, дети, тогда не понимали этого. Просто жили в стране развивающегося социализма - эпохи нашего детства и юности.

Анатолий был старше меня на год.  Ему надо было идти в школу в том году, а мне на следующий. Но друг – это святое. Я сказал своим родителям: «Хочу в школу разом з Толею». Отец махнул рукой: «Блажь, пусть идёт!». Мама надела на меня коротенькие штанишки с лямками через плечи, белую рубашку и желтые сандали в дырочках.

Я стоял на табуретке, когда вошел Толя. Он был одет в черные брючки, черные туфли. Единственным общим были на нас белые рубашки. Сначала он оторопел, а потом вдруг рассмеялся: «А, що це? – показывал он на штанишки – труси чи підштаники? А в ці туфлі буде пісок сипатись». Гром среди ясного неба. Я не заплакал, никогда не плакал от обид. Снял всё, положил на табуретку и сказал: «Я в такому у школу не піду!». Мама отвернулась, сдерживая смех. Переоделся идентично одежде друга, и мы пошли.

А вот и школа. Здание, срубленное из дерева на четыре класса, вдоль коридор, сбоку выход на крыльцо. Мы отсидели три урока и после звонка присели на бруствер канавы, отделяющей дорожку от школьного сада, устроившись поудобней на свои дерматиновые портфели.

- Ну, як тобі школа? – спросил Толя.

Я вспомнил, как нас учили сидеть за партой, знакомили с карандашами и тетрадками. Как наша соседка Галя, переросток, которая уже третий год «сидит» в первом классе, посреди урока вынула и положила на парту свёрток с едой, и начала кушать.

- Галю, - обратилась к ней учительница, - так ще ж рано. Після уроку підемо їсти.

- А у мене все своє. Я зараз буду…

А потом нас учили чистить зубы, как обращаться с щёткой и порошком, пасты тогда ещё не было.

- Ну. То як тобі школа?

- Знаєш, Толю, Я думаю, ми сюди більше не підемо.

Дома моё решение   приняли с облегчением. А у Толика в доме разгорелись страсти. Отец бегал за ним с ремнем, а он кричал:

- «Без Сашка в школу не піду!».

Мать Анатолия работала в школе уборщицей, а в зимнее время истопником. Она пришла к моему отцу, директору школы, вся в слезах и начала просить: «Георгій Ілліч, мій Толік так подружився з вашим Сашою… Він хоче навчатися разом з ним, в однім класі. Зараз він сховався в  городі, а батько бігає з ремнем. Будь ласка, зробіть так, щоб вони були разом».

Нас оставили в покое ещё на один год. Это решение сыграло великую роль. У меня появился первый настоящий друг детства…

Сейчас, спустя полвека, я уже не помню на каком языке мы общались: на украинском вперемешку русском диалекте. Мои родители, хотя и работали в Закарпатье десять лет, русские. На каком языке мы говорили никого не интересовало. Мы понимали друг друга нутром. Скорее всего на языке души, добра и взаимопомощи… Так хотелось жить мирно после такой страшной войны как Великая Отечественная… И жили, одалживали друг у друга деньги до зарплаты, хлеб, когда внезапно заканчивался, а привоз только послезавтра, спички, керосин, соль…

Село – это община. Но и тут присутствовал незримый конфликт.

Конфликт, порождённый прошлым: довоенным – кулаки, ссылки, саботажи; в военное время – полицаи, а с другой стороны те, которые поверили советской власти. Война, конечно, перемолола всё: «муку в муку». Но тем не менее на тихих посиделках, после рюмки, второй мужики продолжали перемывать косточки нынешней власти.

Одним из них был отец моего друга Николай Гончаров. Поговаривали, что он пособничал полицаям. Очень жалкий мужичок с виду: хилый, зачуханный, неопрятный, а умел стричь «машинкой». К нему постоянно захаживали постричься и почесать языки. Жили бедно, хата на две комнаты и сени. Пол глиняный, вытоптанный сапогами «клиентов». В передней: печь с лежанкой, кухонный стол, лавка вдоль стены. Во второй – иконы в левом углу, стол, настил – кровать для взрослых. Дети, а их было четверо, спали на печи.

Говорили, что Николай взял себе жену из соседнего села. Она жила в богатой семье, играла на аккордеоне.

- Пішла за такого бідняка, та ще за неробу. І що вона в ньому знайшла? Тьфу! - возмущались соседи. Николай в колхозе работать не хотел, мол «язва желудка, тяжелая работа не для него». А водочку пил…Выпьет не одну рюмочку, сядет на скамейку возле хлипкой калиточки и бренькает на балалайке. Заметьте, совсем не украинский инструмент: «Сербияночка Наташа, ты напой меня водой. И на серенькой лошадке я приеду за тобой!». Так на каком языке мы говорили? Не знаю. Но все понимали друг друга превосходно.

- Ти, Сашка, подивись навкруг, яка у нас прекрасна природа, який ліс, озеро, річка. А який воздух!... - дядько Николай замер, сделал паузу и неожиданно глубокомысленно заключил : «Та що я тобі говорю, ти ж не мєстний».

Так ему  хотелось подчеркнуть, стегнуть меня за то, что он не любил моего отца – фронтовика, орденоносца, директора школы.

Но в детстве я этого подтекста не замечал. У меня был самый лучший друг, Толик, и мы не чаяли друг в друге души. От рассвета до заката, Я не преувеличиваю, с первого по восьмой класс.

Нас постоянно обижали пацаны из соседней улицы -Тарабаровки. Они вылавливали по одиночке и били, не давая пройти на озеро в центре села. Мы не пропускали их на речку, устраивая засады за Перетучком - это залив, где купались свиньи.

Я буду вас удивлять ещё не раз, употребляя в рассказе эти чудноватые названия, объясняющие древние корни возникновения этого селения и людей не менее первобытных, неумных, веселых, здоровых телом и духом.

Шёл тысяча девятьсот шестидесятый год. Детская война в разгаре. На вооружении армии Мутёса – легендарного командира нашего отряда – появилось секретное оружие. Надо заметить, Мутёс – это кличка.  В нашем селе у всех были клички, по которым человека узнавали с первого слова. Достаточно было назвать кличку и сразу становилось ясно, о ком идёт речь. А его настоящее имя – Виктор. Однажды на новогоднем школьном бал-маскараде учительница спросила: «Кто он?». Витя засмущался и ляпнул: «Мутёс!».

- Ты - Партос! - возмутились другие мушкетёры. Но кличка закрепилась на всю жизнь.

Для нас, младших, он был спортивным авторитетом. Дома поставил турник, соорудил штангу из колёс сеялки. И приводил всех на проверку силы. А ещё у него была, неизвестно откуда, настоящая гетьманская булава. Она то и была тем секретным оружием, которого не было у врага.

Когда мы проигрывали пацанячьи сражения, он, неожиданно для «врага» выбегал с этой булавой, размахивая над головой. Зрелище было страшное. Худой, с тонкими ногами, лохматой рыжей головой, одетый в одни трусы и майку, с грязными босыми ногами – лучше пугала и не придумаешь. Он с диким визгом приближался к Перетучку - водоёму, где купались свиньи и дети.

Атаман Тарабаровки, Петро, под видом того, что они купаются, разделил отряд на две части. Вторая засела в кустах Перетучка.

Когда мы стреляли из рогаток, они ныряли, приседая в воду. Оставалось одно – идти в рукопашную. Нас было больше, чем тех, кто сидел в воде. Мы окружили их, набирая глей руками и, как снежками, бросали кто куда попадёт.  Враг захлёбывался от грязи, силы его слабели.

Но тут, вдруг! Из засады с гиком «Ура» выскочил второй отряд противника и начал нас лупить уже заготовленными комками глея, которые высохли, как ядрами из пушки. Одно из них попало мне в лицо. Из носа потекла кровь. Увидев это, команда потухла.

- Ну, что? Здаєтесь? - злорадно прокричал Петро по кличке Бессмертный (упал в яму, где гасили известь, и выжил). Мы молча стояли по пояс в воде, опустив головы.

- Будете нас до Сейму пропускати?

И вот оно – знамение!  На свиноферме стояли чаны, в которые сливали прокисшее молоко. Оно сворачивалось в творог и мы, чтобы не идти домой обедать, пользуясь отсутствием сторожей, подползали к ним, отжимали, плавающий в сыворотке творог, и ели.

Знамение было в образа Мутёса с булавой. Он выскочил из-за чанов с криком: «За мной. Вперёд!» и занёс булаву над головой, чуть откинув её назад. Свет полуденного солнца, попав на булаву, отразился разительными лучами, которые, как стрелы, ударили по глазам врага. Мутёс бежал, размахивая булавой солнца, как бог Перун, а мы лупили грязью… Битва закончилась капитуляцией Тарабаровки…

Мой друг Анатолий по характеру следопыт, знахарь… Его тонкая психика соткана из ощущений окружающей среды: лугов, реки, леса.

- Саша, ти забив ногу. Ось тобі подорожник. Поплюй, приклади на рану і кров ущухне!

Зашли в лес. Утро. Свежесть. Роса. Прошли дожди, за ними тепло. Вот и грибы.

- Я навчу тебе розпізнавати гриби.

Мы идём по хрустящим сухим веткам соснового бора.

-         Оце лисички! Он, бачиш, їх ціле море.

Выходим к березовой роще, что в центре леса на взгорке.

-         А оце тобі підберезовики, в народі красноголовці.

Обогнув рощу, спускаемся в долину, где растут осины. Рядом не выкорчеванные пни.

- А ось опеньки.

Опеньки, опеньки.

Ой, які ж тоненькі.

Всі біля пенька,

Мабуть доля така!,- на ходу рифмует Анатолий. А может вспомнил сельскую прибаутку…

А як задула снігом зима, село замело під стріхи. Люди вилазили на двір через віконця, горища відкопували двері у сусідів, які не могли відчинити. Школа завмерла.

Бачиш, мимоволі  перейшов на українську мову. Мабуть переборола, або ж події тому сприяли.

Мати Анатолія, Поліна, топить грубку у школі. Пішла в плетений сарай , набрала корзину торфу. Ми хотіли допомогти, але ні! Малюйте!

У методичному кабінеті школи розміщена ціла галерея портретів видатних письменників, поетів, художників, науковців…

Анатолій уже тиждень як зник. Хурделиця, гірка, санки, сміх, гам. Рум’яні щоки, під вечір мокрі ноги… Але це ж дитинство…А його немає з нами. Чи не захворів?

А він ось де! Серед поетів, художників, винахідників!  А я? Я що? Гірше?

І ось ми тут разом. На самоті. Мати Поліна топить грубку. Гарячі, густо-червоні пасма полум’я вириваються з-за металевих дверцят, коли вона відкриває, щоб підкласти торф.

Ідилія фантазії. Тепло. А за вікнами гуде, мете сніг. Канікули.

- Ну що, навчити тебе малювати?

- Та ні, я ніколи ще не пробував.

- А дуже просто!

- Не думаю.

Дивлюсь як він розклав на столі чистий лист ватману. Взяв лінійку і розкреслив його на квадрати.

-       Можна робити різного розміру, тоді малюнок буде більший або менший.

-       А що будемо малювати?

-       Вибирай, - він показав на стіну, - Пушкін, Айвазовський, Чайковський, Леонардо да Вінчі. Останній геній мені сподобався більше.

-       Давай останнього!

Ми розкреслили листи.

- А тепер я візьму портрет твого героя, Їх тут у папці багато, і зроблю таку ж решітку поверх олівцем, пронумеруємо кожний квадрат. Ось лице розділяється на шістнадцять квадратів. Дивись, зрівнюй і перенось лінії з оригіналу на свій лист.

Я подумав вже тоді: « Господи, а він то відкіля це знає?». У мене і гадки про це не було.

Сидимо, малюємо.

- Толю. А чому ти вибрав портрет Да Вінчі?

- Він був дуже цікавим художником, малював незвичайні образи, фантастичні.

- А коли це було?

- Да Вінчі відноситься до епохи ренесансу. Відновлення. Ти розумієш, Сашо, люди тоді жили як і ми. Думали, любили, малювали. Одного разу він побачив жінку з дуже незвичайними очима. Покохав її і взяв за дружину. Так народився портрет Монни Лізи.

- Лізи – валізи!. У мене нічого не виходить!

Толік підійшов до мого ватману і поправив малюнок.

- Так от, коли він написав цей портрет, через століття почали помічати її таємничу посмішку. Вона начебто казала: « Жінка – нерозгадана таємниця!».

- Толю, не придумуй!. А тобі не здається, що наша сусідка Валя дуже чимось схожа на Монну Лізу ?

- Ще більш загадкова! - засміявся Толік, не бажаючи розкривати свою таємницю, бо він її кохав. Про це він  зізнався через багато років. А вона вибрала хлопця старшого за себе і, діждавшись його з армії, вийшла заміж. Валя Вовк, єдина на нашому краю красива повногруда дівчина.

Я малював. Зима затягнулась надовго. Я забув про гірки і санки, снігові тунелі, які ми проривали через вулицю від хати до хати. Я захопився настільки, що десь через місяць батьки купили мені справжні художні  масляні фарби. Почалась епоха художника. Дома в кімнаті стояв запах. Чого? Я пам’ятаю його і досі. Запах умиротворення, спокою, тиші і роздумів. Анатолій навчив мене непогано малювати…

Мы были с ним невысокого роста. В строю (тридцать два человека) я предпоследний, а он передо мной. В нашем классе уже были свои акселераты. Они писали записки девчёнкам, приглашая их на свидания. А мы рисовали…

Однажды летом, зайдя в двор Толи, я увидел… Было утро. За их хибаркой выглядывал дивный сад. Анатолий всегда гордился им. Показывал мне деревья, поражая знанием сортов. Срывая фрукт на пробу, он подчеркивал: «Це мій батько посадив». Он любил своего отца.

Но в это утро он висел на руках, ухватившись за верх дверной рамы, и подтягивался.

- Ти що робиш? Мабуть руки застрягли?,- пошутил я. Толя, закончив упражнение, спрыгнул на землю.

- Нам потрібно спортом зайнятись! Ти знаєш, яка зарядка у космонавтів?

- А хто це?

- Ти що, Сашко, з глузду з’їхав?

- А, ти маєш на увазі Гагаріна, Тітова?

- Вчора я по радіо слухав, щоб стати сильним, потрібно кожен день підтягуватись, так сказав Тітов: «Я, - каже, - кожного ранку, проходячи через двері, беруся за верхній брус і, скільки є сили, підтягуюсь… І де тільки побачу перекладину, знову. І так цілий день».

Через пару месяцев мы подтягивались до двенадцати раз. В классе, остальные, по пять – шесть раз, а то и ни разу. Увлечённый идеей своего друга, я научился ходить на руках. На спор обходил на руках волейбольную площадку. Этого не мог повторить ни один пацан. Нас не только не трогали одноклассники, они не понимали нас и …побаивались.

В седьмом классе к нам присоединился Колька с Тарабаровки.     Видно, в том месте любили потарабанить, посплетничать. Поэтому и Николай обладал этим даром – сочинял рассказы. В сочинении: «Как я провел лето», он так искусно описал вкусовые качества мёда, которым его угощал дедушка на колхозной пасеке, что у одноклассников «потекли слюнки». Но для них мёд был только на бумаге, в сочинении Коли. В результате, всю неделю на переменах они бегали за ним и дразнили: «Коля, дай меду, дай меду!». Так прозвище и закрепилось «Колька - мед».

Николай Ремнёв, в будущем редактор нескольких областных газет, автор социально значимых повестей и рассказов. А тогда в школе он был нашим одноклассником, соседом по парте.

В школе возникла проблема.  Стенную газету в школе никто не читал. Ко мне подошла завуч Клавдия Петровна.

- Сашо, я знаю про ваші змагання з Миколою Ремньовим.

- Ну, мабуть так.

- Не так , а точно. Я чула про ваші засідання отам, у шкільному садку, на галявині під керівництвом Мутьоса і Віктора Грака. Так що,  хлопці, пора виходити з «підпілля». Давайте перенесемо ваші творчі змагання у нашу шкільну газету. Зрозуміло?

- Питань нема,- відповів я,- зробимо!

Не могу не сказать в контексте повествования о Витьке Граке. Понятно, что это его кличка. Своими чёрными, как смоль, волосами, непокорно торчащими во все стороны, он был похож на одноименную птицу. В нашу эпоху, выражаясь современным языком, он был «куратором» в области искусства. Сам играл на гитаре и писал стихи. После восьмилетки уехал в Жданов, закончил техникум, в Путивле работал инженером на радиозаводе. В восьмидесятых был подвижником перестройки Горбачёва, за что стал антисимпатией у начальства. Когда завод закрыли, занялся мелким бизнесом. В начале двухтысячных в разговоре с моим братом лежа в больнице раскрыл душу: «А зачем мне жить? Всякий интерес потерял. Нет идеи!»…

Пообещать Клавдии Петровне было легко. Но у нас то же пока не было идеи, как возродить газету.

Мы собрались в методкабинете, когда тётя Полина топила грубку.

- З чого почнемо,- спросил Ремнёв, уравновешенный, всгда слегка задумчивый, как будто взвешивает каждое слово.

- Я думаю, - сказал я - что надо распределить обязанности. Я – редактор, ты, Коля – журналист, Толя – художник-оформитель.

- Домовились! Треба зробити так, щоб нашу газету читали.

- Хто її буде читати, коли від неї, як черті від ладану, відскакують, - засмеялся Толя.

- Треба шукати цікаві теми, - поддакнул Коля.

С портрета на нас смотрел Лев Толстой, в его глазах я заметил недоумение: «Ну! Давайте, попробуйте» - как будто говорил он.

Николай Гоголь то же не остался в стороне. Он как бы отодвинул с лба упрямую прядь волос на своей голове, хотя рука лежала на сюртуке.

Щось у мене голова паморочиться, - сказав  Коля, - спати хочу, піду!

Мы с Толей сидели ещё долго. Он рисовал макет будущей газеты.

- Слухай, Сашо, я чув від батька, що під час війни над нашим селом німці збили літак і він упав у лісі.

- Ну, і що?

- Так, ось вона – тема!

- Упав, той і упав. Ми ж нічого не знаємо.

- Взнаємо!

На следующий день Анатолий встретил меня возле школы с радостным лицом.

- Я знаю, хто знає. Це вчителька французької мови Тетяна Василівна!. Батько розповідав, що вона – свідок. Була на городі, біля лісу. Її ще поліцаї допитували.

Идея была найдена. Но мы не знали, как обратиться к учительнице. Вечером Татьяна Васильевна пришла к моей маме за пшеном. Они сидели возле печки и говорили о своём житейском. Как её угнали немцы в 42-м, а ей было 18 лет. Всё совпадало. Отступающие части Красной армии, попавшие в окружение под Киевом, отходили отдельными группами к фронту. Одна из них закрепилась в нашем селе. Они организовали опорные пункты на высотках: на окраине села и леса, чтобы защитить железнодорожный узел – Бурынь. Шли ожесточенные бои.

- Тетяно Василівно, а літак, який упав у лісі, ви бачили?

- Бачила…

Волна крови ударила мне в голову. Сенсация.

- Розкажіть, будь ласка!

- А для чого тобі?

Я изложил нашу задачу – поднять престиж школьной газеты.

- Слухай, Сашо!  В жовтні 41-го німці зайняли наше село. Та місяць до цього тут точилися жорстокі бої. Наші солдати організували оборону на горбах, де зараз клуб, біля школи та на околиці лісу, де ще довго після війни діти знаходили воєнні трофеї: гвинтівки, гранати, снаряди…

Я знал об этом. И сам держал в руках одну из таких противопехотных гранат. Татьяна Васильевна подробно рассказала историю сбитого советского бомбардировщика, который упал в лесу в октябре 41-го года.

Материал, записанный в школьной тетради, я принёс на заседание редакции газеты.

Была осень, ноябрь, унылая пора. Место, где раньше висела стенная газета, пустовало. Но никто этого не замечал. Никого уже давно не интересовали «заметки» о школьной жизни. Нашей задачей было взорвать это состояние равнодушия.

Не скажу, что всё далось легко. Каждый день мы работали над выпуском. В будущем для Коли это станет профессией. Он закончит Одесский университет, литфак, и станет писателем. А тогда мы распределили темы. Я описывал бои, оборону села, как сельчане прятали от немцев в своих погребах раненых солдат. Коля писал материал, когда немцы уже заняли село. И тут, неизвестно почему, в один из этих дней на них налетел советский бомбардировщик. Самолёт появился с восточной окраины села, от Бурыни. И сразу начал бомбить позиции немцев. Он сделал несколько залётов, покрывая огнём пулемёта позиции врага. Разбомбил несколько батарей артиллерии. И вот на последнем пикировании, пытаясь попасть в главную, в центре села, в него попал снаряд. Он загорелся, как факел, накренился на левое крыло и по касательной к земле полетел к лесу. Многие наблюдали за этим боем. Через несколько секунд над лесом взметнулся огненный смерч, огромный сноп дыма и раскалённого металла…

Добывать этот рассказ было нелегко. Ведь у Татьяны Васильевны тоже были тетради для проверки и бессонные ночи…

- А як було далі?

- А далі… где-то через неделю, две. Она завершила свои воспоминания.

Но первая газета уже вышла. Работая над ней, мы решили учесть все детали, чтобы было интересно. Когда газета была готова, она размещалась на двух листах ватмана вместо одного, Анатолий сделал прекрасное художественное оформление: лес, полоса дыма от падающего самолета, внизу немецкие зенитки.

Мы поставили подписи: редакторы – О. Ролдухін

                                                                         М.  Ремньов

                                                                         А. Гончаров

… На перемене, увлеченные необычным форматом. подошли несколько человек и начали читать. К ним подтянулись ещё и ещё. Интерес всё возрастал. Зазвенел звонок на урок, но толпа не расходилась. Заглядывая через плечи друг друга, ученики разных классов читали нашу газету, расталкивая друг друга локтями. Урок отменили.

Интерес к газете был возрождён. Все ждали второй выпуск. Две недели школа гудела: когда? Когда?

Был и второй выпуск, где мы рассказали, как два лётчика успели выпрыгнуть на парашютах, а третий не успел. Взрывной волной останки его тела выбросило на ветки дуба, где висел планшет и кобура от пистолета. А внизу огромная воронка от взрыва. Двое, оставшихся в живых лётчиков, ушли к партизанам в Спащанский лес, к Ковпаку.

Спрашивается, зачем это всё нам было нужно? Жили бы как все: речка, пляж, клуб, танцы. Но было же «интересно», не только нам, но и всем. Загадочная пружина в этом слове, она заставляет людей двигаться – механика жизни. Интерес к деятельности был у нас основным фактором жизни.

Кино в клубе было раз в неделю. Детских фильмов не было. Взрослые наслаждались индийскими фильмами.

Мы гордились – «Чапаевым». На всю жизнь я запомнил, как он плыл по реке, ныряя от пуль, которые поднимали фонтанчики воды, его последний взмах руки, когда очередь пулемёта всё-таки накрыла героя и он ушёл под воду. Пусть говорят что угодно новые историки, пытаясь скомпрометировать этот сюжет и эту книгу, написанную Фурмановым, но это – правда жизни. Он умирал за новую эпоху в жизни человечества.

Тысячи людей отдали за эту идею свою жизнь. Но в девяностые её испоганили и предали. Украли партийную кассу, за бесценок «прихватизировали» государственные предприятия и учреждения, сделав их своей собственностью. Где здесь сила духа, где стремление к счастью людей? Напишут ли когда–нибудь об этом?

И сейчас пытаются забрать землю, газ, недра – всё то, что принадлежит народу по Конституции. Но пока остановить эту мерзость и отправить вандалов в средневековье не хватает Силы Духа. А тогда эта сила была!!...

Обдумывая свои планы, как стать полезным для общества, меня «разбудил» голос учителя: «Ролдухін, не літай у небі, спустись на землю. Треба берегти природу. Наприклад, саджати садженці. Якщо не ми, то хто?. Якщо це не робити, ліси поступово зникнуть. Треба берегти все те, що дала нам матінка – природа». Мудрые слова учителя.

И только тогда я начал замечать, как наши одноклассники ломали и топтали все то, что попадало под руки и ноги, бегали по клумбам с цветами. Моему возмущению не было предела. Уже вечером мы с Толиком собрали «своих»: Николая Ремнёва, лучшего шахматиста школы Анатолия Стасюка и Шурку Гончарова – лучшего музыканта школы. В пятом часу вечера, под прикрытием расширенного заседания редколлегии создавалась новая партия.

- Хлопці, а ви бачили, як Вітька-Хома безжалісно ламає садженці біля школи. І що йому за це? Нічого!

- Він же здоровий, тебе пальцем положить,- высказал своё мнение Стасюк.

- Ось тому нам треба організувати партію..

- Яку партію? У нас одна партія – партія комуністів, більше не повинно бути,- съехидничал Николай Ремнёв.

- Партія «Зелених», захистників природи.

Так мы в начале 60-х, задолго до двухтысячных, до борьбы за экологию Украины, создали эту партию. Знали ли мы тогда, что будут безжалостно вырубать леса в Карпатах и тоннами вывозится янтарь, при добыче которого разрушались сотни гектаров леса? Но мы уже тогда чувствовали, что родную землю нужно беречь.

- Я зачитаю наш статут: «Карати всіх, хто наврочує природі…»

- А як? Як карати?- злякався Шура Гончаров, наш молодший товариш з п’ятого класу. Але відповіді поки не було.

- Далі, кожна партія має мати свою печатку. Без печатки це не партія. Давайте так, ми зараз розходимось, кожен має подумати і на наступне засідання принести свої ідеї. А ти, -  обратился я к Анатолию, - зроби печатку, щоб на ній були дві літери: «В» і «П» - «вредітєль природи».

- Мы целую неделю соблюдали конспирацию, избегали прямого контакта друг с другом, делали условные знаки, передавали тайные записки: «Слідуюче засідання відбудеться біля барсучих нір».

Каждый из нас знал эти норы, расположенные в центре леса, посреди густых зарослей терновника. Собрались все. Я достал лист бумаги – клятву. Лес замер, даже птицы перестали петь, утих ветер. Было раннее сентябрьское утро. Лес ещё зеленый, наслаждался тёплыми лучами солнца. То, что стояла полная тишина, можно было объяснить важностью происходящего события, страхом тайны и ответственности, которую мы, малолетки, брали на себя.

«Клятва» из семи пунктов заканчивалась словами: «Клянемося безжалісно карати всіх, хто нищить нашу природу… Клянемося держати все в суворій таємниці!».

«Клятву» - лист бумаги, свернули в трубочку, вложили в бутылку, закрыли пробкой и спрятали в дупло большого кряжистого дуба, служащего ориентиром. Мы надеялись сюда вернуться, взрослыми, доказав верность своим принципам.

Теперь у каждого из нас была общая цель – выявление нарушителей. Мы были гуманная организация. Увидев нарушение, предупреждали, объясняли, что природу нужно беречь. Ну, а к злостным нарушителям у нас были другие методы, иногда приводившие к эксцессам.

Однажды Анатолий забежал в класс и потащил меня к окну: «Дивись, дивись, що він робить!». Витька Хома, старше нас на три года, бесцеремонно сломал посаженное нами дерево клёна, чтобы сделать себе «биту»?!

Как наказать?  Ябедничать взрослым – зачем партия? Отлупить? Не осилим, слишком здоровый!

На следующий день, когда я был старшим дежурным по школе и в мою обязанность входила проверка чистоты в классах, я зашел в 8-й класс. На партах лежали тетради, приготовленные для контрольных работ. Закрыв дверь на швабру, нашел тетрадь Хомы и на чистом листе, после диктанта, поставил свою партийную печать, жирно смазанную чернилами. Благо они всегда стояли на партах в чернильницах. Подождав пока чернила высохнут, я осторожно закрыл обложку. Дело сделано.

Наши классы находились рядом. Прозвенел звонок, дети зашли. Двери при этом не закрывались, чтобы директор слышал, что творится в классах. И вдруг раздался крик: «Га. Що це таке?, - ошарашенный увиденным, кричал Хома, - шо це таке? Я вас повбиваю!». Учительница испугалась, зная его неадекватный характер.

- Вітя, Вітя. Заспокойся, дай мені зошит.

В тетради посреди белого листа величественно, печатным шрифтом сияли две буквы «В» и «П».

- Що це? Що це? Хто посмів зірвати мені урок?!, - Клавдия Петровна, схватив тетрадь, побежала к директору.

Собрался педсовет. Абривиатура «В»и «П» всех шокировала. Во- первых было не понятно, что она означает, а во-вторых, с какой целью её поставили в тетрадь…

На целую неделю мы легли на «дно». Буря утихла. Решили, что кто-то отомстил Витьке за обиду. Но почему «В» и «П»?

Через неделю, когда тётя Полина убирала в классах, мы, активные члены партии, решили напомнить о себе. Так как вредители природы продолжали активно действовать, мы решили предупредить их публично. Изготовили плакат; Анатолий нарисовал «вредителя», севшего голой задницей на ежа и подпись: «Природа мстить!» Забравшись на пирамиду: внизу Коля, на его плечах Толя, я оказался под самым потолком коридора, до четырёх метров, и приклеил плакат. Уборщица Полина не заметила.

Утром, на первой перемене, когда все окончательно проснулись, кто-то из наиболее внимательных, а это была секретарь школьной комсомольской организации Галя Цегельникова, обнаружила «опус»: Сломанная березка. Мальчик с утрированно большой задницей сел на ежа с утрированно длинными иголками. Из его рта в виде оболочки шара вылетают слова: «Я більше не буду!» И большим шрифтом: «Природа мстить!» Это событие не на шутку встревожило школу. На педсовете приняли как политическую провокацию перед фронтальной проверкой РОНО с целью скомпрометировать педколлектив.

Я отпирался как мог. Мол, как я мог сделать такое, когда мой отец – директор школы.?!

Но акции пришлось прекратить. Прошла зима, весна. Наша организация, ушедшая в глубокое подполье, продолжала жить. Однако подпольная работа зашла слишком далеко и вторглась в нравственный пласт жизни села.

Дело было так. Начались летние каникулы. На речке с утра до вечера. А что делать, когда уже темно? Случай, о котором я расскажу, имел далеко негуманные последствия.

Шурка Гончаров прибежал утром воскресного дня с ошеломляющей информацией.

У деда Порфирия была дочь Дарья.  Ей было около тридцати, а замуж никто не брал. Чем она провинилась перед мужиками неизвестно. Война давно прошла, чтобы кого-то ждать. Может, парень в армию ушёл да не вернулся. А зазноба в душе осталась.  

Так вот. Дед Порфирий срубил молодую берёзку на лугу для оградки. То ли срубил, то ли нашёл дерево поваленным, как он потом объяснял, мы тогда не знали. Устав «Зеленой партии» требовал наказания.

Подождав до полной темноты, запустили план в действие. Дарья носила воду двумя вёдрами на коромысле. От её двора до колодца было метров триста. Надо было рассчитать время, чтобы за данный период успеть написать краской на воротах «Вредитель природы». Таким было наше наказание.

Утро не предвещало ничего плохого. Мать ушла за молоком к соседке и, почему-то, задержалась. Услышав «охи», «вздохи», рыдания я вышел во двор и посмотрел в щёлку забора. Напротив, возле колодца, бабы успокаивали Дарью.

- Та кому ж це я так не вгодила? Хто ж наді мною так посміявся!,- навзрыд причитала Дарья .

Увидев, что мама с банкой молока направляется к калитке, я мигом залез под одеяло и притворился спящим.

- Саша, вставай, уже девятый час.

Я встал, умылся, сел завтракать.

- Вы вчера допоздна играли на улице, случайно, не заметили что-нибудь подозрительного возле двора Дарьи.

- Да ні! Ми на другому краю гуляли, біля школи. А що?

- Кто-то вымазал дёгтем ворота Дарьи, а это в селе позор. Раньше дёгтем ворота вымазывали гулящим женщинам. Бедная Дарья, места себе не находит! Ещё, не дай Бог, повесится.

Напуганный, я собрал друзей. Мы все пошли к Дарье и признались в содеянном, рассказав причину. Она простила нас, потому что в сравнении с позором, наша проделка выглядела забавой.

Но мы сделали серьёзный вывод на будущее, что за все свои поступки надо нести отв6тственность. И не нужно играть с огнём, огнём человеческих страстей…

Новый учебный год 8-го класса начался с ошеломляющего заявления Пети – «Пипы». В конце августа он зашел к нам, моим родителям, во двор и заявил: «Я поступив в музичну школу».

Гром среди ясного неба! Петро, если сказать честно, играл на гармошке хуже всех. Всех – это Шура Гончаров, мой друг Толик и я.

Свой дар Шурка перенял от отца – фронтовика, инвалида по зрению. Говорят, он видел всё еле-еле, как в тумане. Был первым гармонистом на селе до войны и после. У него родились четыре сына: Иван, Андрей, Николай и последыш Шурка. Шурка в детстве болел: терял сознание, проявлял признаки эпилепсии. Мы, хотя и жалели его, но всё же придумали дразнилку. Для ясности надо уточнить – Шурка по прозвищу «Цымка». Когда он кормил курей по поручению матери, он произносил не «цып-цып», а «цым-цым». Когда Шурка злился и кидал в нас, что попало под руки, уворачиваясь, мы дразнили: «Бедная «цымочка», чем он питается, один зуб и тот шатается!».

А в нём рос настоящий музыкант. Его отец после свадьбы, где играл на гармошке, зимой, шёл через озеро и утонул в пробитой во льду полынье. Целая повесть, если бы описать жизнь этого человека. А сколько таких судеб в те послевоенные годы.

Шура играл лучше всех. Он научил Толика, а тот меня. Так с шестого класса за нами закрепилась кличка «Три музыканта».

Гармошка – замечательный инструмент. Но с ограниченными возможностями – всего два ряда клавиш. На ней играть довольно сложно, у ней нет полутонов как у баяна. Надо было иметь тонкий слух и хорошую технику игры, чтобы сыграть не только польку, вальс или страдания, но и современные мелодии. А Шурка играл, Анатолий мастерски подражал ему, я слегка копировал. Возможно, если бы не Петро – «Пипа», я вскоре оставил бы это занятие.

- Як? - это первое слово, пришедшее в мою голову. В подтексте надо было читать: «не верю, шутит, интригует».

- А дуже просто. Іду по Путивлю, об’ява: «Набір у музичну школу». Думаю, дай зайду, спробую.

Петро – «Пипа» был пацаном прямолинейным. Он долго не заморачивался и делал всё так, как ему казалось, правильно.

- Микола Іванович, завуч школи, сів за піаніно і попросив мене стати поруч.

- Я зараз перевірю твій слух, натисну клавішу, а ти відвернись, а потім ще раз. А ти скажеш, це вона чи ні.

- Я вгадав! Ти розумієш, Саша, я вгадав!

- І що, все?

- А далі, - Петя загадочно поднял указательный палец, означающий слушать внимательно: - він сказав: «Молодець, тепер перевіримо гармонійний слух. Я буду натискати одну, дві, три клавіши разом у різній послідовності, а ти повинен сказати, скільки їх звучить.»

Я слушал, открыв рот, для меня это была сенсация.

- Він нажав одну – я вгадав, дві – вгадав. А коли три, я ж цього не бачив, я сказав, що одна. Помилився. Але мене прийняли! Коротше, завтра я поведу тебе до Миколи Івановича…

Петро, мой друг по музыкальной школе, в скором будущем станет зав. сельским клубом, и проработает им до конца своих дней. Замечательный, добрый и харизматичный человек, мечтатель. Только он еще не знал, что поднять культуру села нашей советской власти так и не удастся…

Я пошёл и к удивлению всех друзей, родителей и даже моего младшего брата Володи, сдал экзамены на «отлично». Меня приняли. Так я оторвался от гармошки.

Мы уговорили и Анатолия. От природы очень скромный, «стеснительний», говорят в народе. Он долго сомневался, но пошёл. Это было без меня. Не отгадал эти три аккорда. Обида ударила по его самолюбию так сильно, что он неделю ни с кем не общался. Я нашел его за хатой, Толя сидел на пне и плакал.

- Ти  чого?, ти що? Це ж помилка. Ти ж краще мене граєш, ти ж мене вчив. Підемо завтра, я все йому розкажу.

Я схватил Анатолия за руку, чтобы поднять. Он вырвался.

- Залиш мене, я нікуди не піду!

Этот случай никак не помешал нашей дружбе. Я начал заниматься в музыкальной школе, Анатолий душей ушёл в рисование. Освоил чеканку на металле.

В последний год, после болезни в восьмом классе, я запомнил Анатолия как заботливого друга. Моя мама, слышал за дверью, просила его: «Толя. Следи за Сашей, у него больное сердце, не давай ему делать ничего тяжёлого, береги!».

Его опека всегда была незаметной, мужской, как надёжное плечо друга.

После восьмилетки Анатолий уехал на Донбасс, где после ПТУ работал на угольной шахте.

Встретились мы через четыре года. Я закончил музыкальную школу, первый курс педучилища. Весной 67-го Анатолия призвали в армию. Я играл на его проводах. Столы были накрыты под яблонями в саду. Людей было много, к тому времени семья стала жить более зажиточно.

Мы сидели рядом на грубой деревенской скамье, покрытой рядном, сотканном из конопляной ветоши. Народ гудел, каждый вспоминал своё.

- За тебя, Толя! Служи на совесть. Не опозорь наше село! - выкрикивали захмелевшие мужики. Мы вспоминали детство. А когда Анатолий взял гармошку, плясал «Яблочко», пока не натёр себе пятки. Так в памяти и остались протёртые носки и красные пятна на стопах…

Анатолий попал служить в кавалерийский полк Московского военного округа. Через год он прислал фотографию: верхом на коне сидел гусар эпохи 1812 года. На обороте подпись: «На съёмках фильма в образе адъютанта Наполеона в боях под Аустерлицем. Твой друг, Анатолий.» В нём по-прежнему жила художественная душа, и осталась навсегда в моей памяти.

После армии он вернулся домой, поступил работать на радиозавод. В 70-м я приехал на каникулы (уже два года как работал учителем музыки и пения в селе Клишки Шостинского района). Мы встретились, и он открыл мне тайну: «Год как встречаюсь с девушкой, цыганкой. Она живёт в монашеском доме. Тайно она приходит оттуда, а я из села на «остановку» за мостом напротив Корольков. Мы любим друг друга. Но мои родители против, отказались засылать сватов. Я прошу тебя, ты же мой друг.

- Толя, какой из меня сват? Я слишком молод!

- Главное, чтобы кто-то пришёл к ним и сказал слово. Её родители ждут нас сегодня.

До сих пор в моей памяти осталось это сватовство. Мы пришли с хлебом – солью, поклонились в пояс родителям невесты и попросили отдать её замуж. Нас приняли.

Помню цыганскую свадьбу, скромную, но весёлую, звонкую на заднем дворе с видом на Сейм. Помню, что я, старший дружка, показывал своё мастерство на турнике, удивляя цыган.  Помню, как Шурка блестяще играл «цыганочку», и старый цыган со скрипкой ему подыгрывал. На свадьбе были только семья невесты, друзья Анатолия и ни одного человека из его родни. Они не приняли этот брак.

Прошло четыре года. Уже будучи студентом третьего курса Харьковского института культуры, во время летних каникул мы случайно встретились в Путивле. Взяв большую бутылку вина, мы долго разговаривали, сидя на возвышенности «городка». Где-то вдали, там, за Сеймом и лесом виднелось наше село.

- Вот так, Саша, и юность пролетела. Не получился из меня художник. Сейчас вот чеканки набиваю с портретами Ярославны, князя Игоря, русалок и продаю. Кормить семью надо. А жить с ними всё труднее и труднее, цыгане, одним словом. А двое детей, куда их денешь? Анатолий задумался. Он смотрел туда вдаль, в наше детство.

- Жизнь, как пустая бутылка, кому она нужна? - он поднял тару и с размахом запустил её вниз…

-  Ты что? У тебя родители учителя. Они тебе помогли. А у меня колхозники…

Нет, мы не поссорились и даже не обиделись друг на друга. Наша дружба была бескорыстной. Это скорее был упрёк не мне, а своему отцу Николаю, которого судьба его сына никогда не интересовала.

После института я был направлен в Днепропетровск и больше никогда со своим другом не встречался… От своего брата знал, что Анатолий ушёл из цыганской семьи. После смерти отца и матери жил в их доме. Делал веники, наличники на окна «неописуемой красоты» со слов соседей, делал знаменитые во всём Путивле чеканки и реставрировал церковные колокольни.

Однажды напился, лёг спать с зажжённой сигаретой. Очнулся в дыму, дополз до двери, но открыть крючок так и не смог.

Так и задохнулся на том пороге, на котором подтягивался в детстве, подражая космонавтам.

И, наверное, в последние минуты своей жизни он вспомнил то летнее утро, детство, наполненное пением птиц и солнечным светом. То утро, когда его ещё юная душа жила в ожидании надежд и свершений, неведомой и страстной любви, новых открытий и бесконечного желания жить.

То утро, когда он мечтал стать… Но не сбылось…